i d260c02b7970fb61

– Когда мама услышала, что отца больше нет, ребёнок у неё в животе... моя сестра, Адель, стала проситься наружу. – Питер умолк и, вдохнув, выговорил: – Адель родилась, а мама умерла.

Перед тем как она умерла, я дал ей слово, что буду всегда заботиться о сестре. Но я не сдержал обещания, потому что сестру забрала повивальная бабка, а меня – Вильно Луц. Он хотел сделать из меня настоящего солдата.

Глория грозно выпрямилась.

– Этот Вильно Луц! – Она взглянула на потолок, за которым находился чердак, и угрожающе потрясла кулаком. – Я ещё с ним побеседую!

– Сядь, пожалуйста, – попросил жену Лео Матьен.

Глория села.

– Так что же стало с твоей сестрой? – спросил Лео у Питера.

– Вильно Луц сказал мне, что она умерла, что она родилась мёртвой.

Глория тихо охнула.

– Он так сказал. Но он врал. Врал. Он мне сам признался. Она не умерла.

– Ох уж этот Вильно Луц! – Возмущённая Глория снова вскочила и затрясла кулаком.

– Сначала про сестру мне сказала гадалка, сказала, что Адель жива, – продолжал Питер. – А потом мне приснился сон, она там тоже была живая. А ещё гадалка обещала, что к сестре меня приведёт слониха. Но сегодня днём я видел слониху фокусника. Лео Матьен, её надо отправить домой! Иначе она тут умрёт. Она должна попасть домой. Фокусник должен всё переколдовать.

Лео, скрестив руки на груди, покачивался на задних ножках стула.

– Не качайся, – велела ему жена. – Вечно ты стулья портишь.

Лео Матьен медленно опустился вместе со стулом, поставив его на все четыре ножки, и улыбнулся.

– А что, если?.. – произнёс он.

– Даже не начинай, – одёрнула его Глория. – Пожалуйста, не начинай.

– Может, всё–таки?

Сверху донёсся глухой стук – это Вильно Луц требовательно стучал об пол деревянной ногой.

– А вдруг? – не унимался Лео.

– Конечно, – сказал Питер, даже не взглянув на потолок, и, не сводя глаз с Лео Матьена, спросил: – А что, если?..

– Почему бы нет? – отозвался Лео Матьен и улыбнулся.

– Хватит! – воскликнула Глория.

– Нет, не хватит! – возразил Лео Матьен. – Мы должны, мы просто обязаны задавать себе эти вопросы. Так часто, как можем, как осмелимся. Как изменить мир, если не спрашивать о главном?

– Мир не изменишь, – сказала Глория. – Каким он был испокон веков, таким и останется вовеки.

– Нет, – спокойно возразил Лео Матьен. – Я верю, что это не так. Потому что сейчас перед нами стоит Питер и просит этот мир изменить.

– Бух, бух, бух – стучала над их головами деревянная нога Вильно Луца.

Глория посмотрела на потолок, потом на Питера и покачала головой, а затем медленно кивнула.

– Да, – сказал Лео Матьен. – Да–да. Я тоже так думаю.

Он поднялся из–за стола, снял с шеи салфетку.

– Пора собираться в тюрьму, – объявил он Питеру.

Лео притянул к себе жену и крепко–крепко обнял. На мгновение она прижалась щекой к его щеке, потом отстранилась и повернулась к Питеру.

– Да? – спросила она.

– Да, – ответил Питер.

Он стоял перед ней навытяжку, точно солдат перед командиром, и совсем не ожидал, что она вдруг обхватит его мягкими руками и прижмёт к себе, к запахам бараньего рагу, накрахмаленного белья и зелёной травы.

Его обнимают!

Он совершенно забыл, каково это, когда тебя обнимают. И он тоже обхватил Глорию обеими руками и... разрыдался.

– Ну, будет уже, не плачь, – шептала она, раскачивая его из стороны в сторону. – Не плачь, глупыш, не плачь, мой хороший, мой чудный мальчик, который хочет изменить мир. Ш–ш–ш... не плачь. Как же тебя не полюбить? Разве можно не полюбить такого отважного, такого преданного мальчика?

Глава 14

Во дворце графини, в тёмном пустом бальном зале, спала слониха. Ей снилось, будто она идёт по бескрайней саванне, под сияющим голубым небом, и спину ей пригревает солнышко. А вдали стоит мальчик, стоит и ждёт. Она долго идёт к нему, а когда наконец доходит, он смотрит на неё как тогда, днём, из толпы. Но сейчас он ничего не говорит. Они идут вместе по высокой траве, и слониха – прямо во сне – думает: «Как же здорово идти рядом с этим мальчиком!» Ей кажется, что все в ее жизни теперь устроилось правильно. Она счастлива. А солнце так приятно греет спину...

В тюрьме, на своём плаще, расстеленном на соломенном топчане, лежал фокусник. Он глядел в окно в надежде, что тучи раздвинутся и он увидит свою звезду. В последнее время ему не спалось по ночам. Стоило ему закрыть глаза, как слониха снова и снова пробивала крышу оперного театра и приземлялась на мадам ЛеВон. Воспоминание было таким острым, таким явственным, что он не находил себе места. Он уже и думать ни о чём другом не мог – только о слонихе и о том великом чуде, которое ему удалось сотворить, чтобы явить её миру.

А ещё ему было невероятно одиноко. Хоть бы увидеть человеческое лицо! Любое! Пусть даже лицо несчастной мадам ЛеВон! Пусть эта калека приедет, пусть обвиняет его, грозит – он всё равно будет счастлив. Появись она сейчас здесь, он обязательно показал бы ей звезду, которая светит иногда прямо в окно, и спросил: «Вам доводилось когда–нибудь видеть такую красоту? Неужели у вас не разрывается сердце, оттого что в нашем мрачном, тёмном мире светят такие яркие, такие прекрасные звёзды?»