И это взойдёт

Внутренне Поленов был совершенно уверен, что все пройдет хорошо: Флора не станет устраивать концертов, дергаться, изображать трагедию и побег из Шоушенка. Он знал, что ей можно доверять. Но на всякий случай заготовили справку, что она состоит на психиатрическом учете: охранник показал бы бумагу, если бы что-то пошло не так, и объяснил бы, что девушка «с тараканами в голове». Не понадобилось.

Но только когда Флора уже вернулась и Поленов выслушал доклад ее соглядатая, у него в животе будто развязался тугой канатный узел.

– Что еще? – нетерпеливо взглянул он на топчущегося в кабинете охранника.

– Подробности интересуют? – смутившись, уточнил тот.

– Только коротко, – Борис Максимович подвигал стопку бумаг на столе, показывая, что его отвлекают от важных дел.

– Ну… Мальчик там. У нее будет мальчик, – негромко проговорил охранник.

– Ясно. Можете идти, – сухо распорядился Поленов.

Оставшись один в кабинете, он вернулся к чтению аналитической записки. Новости были хорошие: бегство резидентов остановлено, все, кому следовало, быстро сделали правильные выводы из случая с основателем Future Vision – этого «неформального урока». Тайные, секретные знания распространяются быстрее, чем открытые директивы и громогласные призывы. Поленов пробежал еще пару абзацев и отодвинул бумаги. Походил по комнате. Задумчиво присел на корточки возле тумбы письменного стола. Выдвинул нижний ящик. Вытащил оттуда тонкие папки, забытые флешки, ручки, карандаши, ластики, корпоративный календарь «Школково» на прошлый год, блистеры с просроченными таблетками, записную книжку, визитки людей, имена которых ему сейчас уже ничего не говорили, и наконец на самом дне ящика нашел ее – складную солдатскую ложку-вилку.

Поленов ясно помнил тот день, когда отец подарил ему этот единственный свой подарок. Ясное зимнее утро. Такое ослепительное, что даже отраженный от стола солнечный свет заставляет жмуриться. И материнская рука, держащая вилку. На вилку накручены серые, дрожащие, маслянистые макароны. Они приближаются к лицу мальчика, тычутся ему в рот своими противными мокрыми тельцами. Он плотнее сжимает губы. «Ешь!» – требует мать. Боря выскальзывает из-за стола и мчится за занавеску. «Доедай!» – настаивает она, идет следом, вытаскивает его за ухо из укрытия и хнычущего усаживает за стол. «Наедайся, наедайся, пока есть чем», – уговаривает она, пережившая блокаду, и из глаз ее начинают течь тихие огромные слезы. Борю тошнит от этих макарон, ему жалко себя, но еще больше ему жалко маму, которая вдруг из сердитой сделалась такой беззащитной и несчастной. Он открывает рот, начинает жевать соленые от его слез макароны. Входит отец, говорит: «Не надо, Нина. Никогда не заставляй его делать то, что он не хочет». Папа лезет в чемодан, стоящий на шкафу, и достает оттуда солдатскую ложку-вилку, принесенную с войны. Сокровище из сокровищ для мальчишки. «Держи, боец, – говорит папа. – Пообещай есть так, чтобы у тебя всегда были силы». Других подарков отец сделать не успел: вскоре погиб, в 1966-м, когда Борису едва исполнилось пять.

Поленов аккуратно развернул ложку-вилку, взвесил в руке и переложил из нижнего ящика на стол, на видное место.

Егор. Приговор

Приговор мне действительно вскоре влепили – такой, как Поленов и обещал. И полицейская, и судебная машина сработали быстро и слаженно. Все люди, занятые в процессе, оказались на удивление обыкновенными – не упырями, не толстомордыми хамами, не скрытыми садистами, а усталыми бюрократами. Они отрабатывали должное с сухим равнодушием – и ко мне, и к Поленову. Без ненависти, подобострастия и энтузиазма. И если до этого вся государственная машина представлялась мне монолитным монстром, который ощетинивается весь разом, стоит только кольнуть одно из его щупалец, тут я вдруг увидел, что это не единый организм, не спаянное братство «один за всех и все за одного», а просто толпа наемников, не вполне понимающих, чему они служат.

Наверное, получив свой условный срок, я должен был затихнуть и испугаться. Но у меня, напротив, появилось чувство, будто уже нечего терять (хотя на самом деле было что).

Снова навестив следователя, я рассказал о своем приключении в усадьбе Поленова.

– Вот что предпринял бы я на вашем месте, – опять почему-то начал он раздавать советы, вместо того чтобы выполнять свою непосредственную работу. – Я бы по-быстрому сделал ноги за границу.

– У меня же условный срок, меня даже в самолет не посадят.

– Езжайте через Минск, – пожал он плечами.

– Как это «через Минск»?

– Все невыездные, кому надо свалить, спокойно через Беларусь летают. Союзное государство, граница открыта. Обмен данными их и наши спецы никак не наладят. Поэтому там всех выпускают, – следак шагнул ко мне и выхватил мой мобильник, торчавший из кармана джинсов. – Ну хотя бы хватило ума не записывать этот разговор. Не безнадежен.

Он воткнул телефон обратно в мой карман.

– А Флора – ее просто бросить и забыть? – спросил я.

Он в ответ только постучал себя пальцем по голове – мол, думай, думай.