И это взойдёт

Я отправился в бар. Было еще рано, большинство посетителей просто ужинали. Я заказал выпивку первым и напился раньше других. Домой добрался в полубессознательном состоянии и сразу упал на постель. Я барахтался где-то на самой поверхности сна и никак не мог провалиться глубоко в забытье. Мне грезилось, что под одеялом вместе со мной лежит Флора. Но я не мог очнуться и двинуться, чтобы коснуться ее или заговорить с ней. Она была словно 3D-проекция.

Часть IV. 2014/2015. ЗИМА

Флора. Мольба

Еще несколько дней после поездки на УЗИ мне казалось, что голова вот-вот взорвется. Почему, почему я не решилась попросить о помощи ни врачей, ни полицию, ни прохожих? Почему упустила такую возможность? Неужели я теперь вообще ничего не могу сделать без его позволения?

«У меня нет силы. Нет воли. Одни страхи. Я боюсь его. А еще сильнее я боюсь рожать. Господи, как мне быть?» – мои мысли метались по кругу.

Могилоподобная клумба на краю участка все чаще и чаще пробиралась в голову. Я старательно отскабливала это воспоминание от своих мыслей, но если вдруг мне это удавалось, его место занимал еще более леденящий страх – я отчетливо понимала, что умру в родах. И что еще хуже, я видела, что роды эти будут преждевременными и ребенок тоже не выживет. Раза три в неделю мне начал сниться почти один и тот же сон – из тумана выходит умершая мама и уводит меня в этот туман, я иду за ней и оказываюсь у той самой клумбы-могилы, про которую так и не решилась спросить у Поленова. Мама приводила меня в это место, а потом словно прыжком оказывалась на противоположном краю поляны, смотрела на меня уже оттуда – из еловой темноты, молча и печально, и кивала, как бы говоря: «Да, да, это тебя ждет. Вот твой жребий». Я просыпалась в истерике и поту. Пальцы дрожали, я задыхалась до тошноты. Дошло до того, что стала бояться засыпать, подолгу не ложилась в кровать, и сон настигал меня в кресле или на диване.

Если свой ужас, связанный с «тем самым местом», я решилась скрывать, то паника и страх перед родами казались мне делом довольно обычным – таким, о котором можно рассказать. Которое всем и каждому будет понятно. Маленькая княгиня из «Войны и мира» и Кэтрин в «Прощай, оружие!» – кто не плакал над их судьбой? Судьбой, которую я не должна повторить.

– Я вижу страшные сны. Ты должен выпустить меня отсюда, – как можно более спокойно сказала я, когда БМ снова появился в моем доме. – До родов я хочу жить рядом с хорошим роддомом, на Севастопольском. Мне нужен контракт с надежным врачом, которому я могла бы позвонить в любое время дня и ночи. Я должна быть там, куда скорая сможет примчаться в течение пяти минут. Если ты всего этого не сделаешь, случится что-то страшное. Настолько страшное, что ты никогда не сможешь спать спокойно.

Это было в последнее перед новогодними праздниками воскресенье. В комнате уже стояла наряженная елка, и ее гирлянда мерцала тревожными, суетливыми, беглыми огоньками – синими и красными, похожими на маячки скорой помощи. Раньше я не замечала, что запах хвои так похож на больничный, хлорный дух. Весь этот антураж блестящих шариков и золоченых шишек меня совсем не успокаивал, наоборот, выводил из себя. Поленов поморщился:

– Невозможно, чтобы ты уехала отсюда, ты же знаешь, – ответил он тихо.

– Ты создал такую ситуацию, в которой сможет выжить только один из нас, – вдруг вырвалось у меня. – Если все будет так, как хочешь ты, меня ждет смерть. Пока ты жив, ты меня не выпустишь. Этим ты заставляешь меня желать тебе смерти, – я слышала свой голос как будто со стороны.

Поленов прищурился:

– Что-о-о?

– Нет, нет, я не хочу тебе смерти – в глубине души не хочу. Я же… люблю тебя. И благодарна, что окружаешь меня заботой. Но это же нормально, что мне хочется уйти. Или ты завтра же отпустишь меня на свободу, или своими душными объятиями убьешь.

– Нет. Тема закрыта. Еще одно слово об этом – и ты меня не больше увидишь, – холодно отрезал он.

– Ну пожалуйста! Я не убегу, я никому ничего не скажу. Никакой опасности для тебя. Ведь ты же отец моего ребенка, – продолжала убеждать я, но видела, что мои слова не вызывают в нем никакого сочувствия, никакого шевеления души, даже жалости или желания успокоить. И от этого мне стало страшно до оледенения. Тело сделалось холодным и жестким, ладони окоченели, словно обмороженные. Я прижала их друг к другу и они сами собою сложились в молитвенный жест.

«Это моя последняя надежда, – промелькнуло в моей голове. – Господи, помоги мне, подскажи правильные слова, чтобы растопить сердце этого человека. Он сам не ведает, что творит. Он – мой мучитель и одновременно единственный для меня человек в целом мире и отец моего будущего ребенка». Как на кадрах замедленной съемки, передо мной прошли все минувшие месяцы. И как еще более замедленную съемку, а точнее, как два стоп-кадра, я увидела этот момент: Поленов, сидящий у стола перед остывающей чашкой чая, и я – замершая около кухонной плиты с молитвенно сложенными руками.