И это взойдёт

Но тогда погода стояла замечательная, славный майский денек. Живи и радуйся – грейся на солнышке, любуйся цветущим садом и мечтай о приближающемся лете. Особенно грешно не радоваться, если у тебя есть все. Все, что можно купить за деньги. И даже кое-что, что за деньги не продается. «Если бы это все принадлежало мне, я бы радовалась. Даже больше: я была бы во-о-от так счастлива», – думала я, расхаживая по огромному дому, как по музею, любуясь через окна просторным садом, разглядывая чужие семейные фотографии в рамках. Хорошие фотографии, профессиональные, стильные. Как из журнала. Важный сильный мужчина и элегантная достойная женщина. Я постаралась представить свою фотографию в одной из этих рамок и поняла, что у меня нет ни одного снимка, который бы не смотрелся позорно рядом с их портретами. Даже тот, который стоит аватаркой на «Одноклассниках», все равно не супер.

Мне кажется, Маринка (та первая, настоящая Марина, не я) еще утром начала настраиваться на вечернюю склоку – так хорошие актрисы уже с утра вводят себя в нужное состояние перед спектаклем. Мы с нею закрылись в огромной гардеробной (сорок квадратных метров – как моя квартира). Я помогала разобрать платья. Марина утонула в кресле, перебирая четки, а я по очереди доставала из шкафов наряды и показывала сестре. Какие-то из них – особенно открытые, вызывающие, сексапильные – она отбраковывала:

– Это мне больше не пригодится, – мотала она головой. И тогда я перевешивала платье в отдельный шкаф.

– Ты же не выкинешь их? – недоверчиво спросила я, рассматривая бирки Valentino, Chanel и Sonia Rykiel. – Если будешь выбрасывать, лучше отдай мне.

– Это хорошие деньги, – улыбнулась Марина. – Продадим, а средства пустим на какое-нибудь доброе дело. Впрочем, одно можешь забрать себе. Любое. Для двоюродной сестренки – по блату, дарю!

Она очень постаралась улыбнуться открыто, светло, от души, но вышло как-то устало и с горечью.

Я все мотылялась с вешалками от шкафа к шкафу. За этим необременяющим дельцем мы много болтали. Говорила в основном она – я слушала. Всегда надо много слушать, прежде чем что-то ляпнуть, когда хочешь прилепиться к кому-то надолго. И запоминать. А потом, когда тебя наконец о чем-нибудь спросят, надо возвращать людям ими же сказанные ранее слова и мысли, как мячик в пинг-понге. Тогда ты всегда будешь приятной собеседницей. Ну или по крайней мере в ваших взглядах уж точно не обнаружится непримиримых противоречий.

И вот она болтала, трепалась, щебетала. Слова сыпались из нее, как фигурки в тетрисе. Я поражалась этому умению так гладко и много говорить без подготовки. Как будто из цистерны вынули пробку – и полилось, зажурчало, забулькало. Смотрела она при этом в сторону – будто я не живой человек, а что-то типа диктофона. А говорила в основном про божественное и про брак – о своих размышлениях и сомнениях. «Духовная общность», «нравственные основы супружества», «любовь и единение в вере». Вот этого всего, судя по монологу Марины, в ее браке не было. А ей хотелось. Сестра, как я поняла, хоть и недавно, но очень глубоко воцерковилась. «Я не та, прежняя Марина. Я новый человек. Я лучше. Лен, у меня открылись глаза!» – сказала она (тогда я еще была Леной).

(«Я не та, прежняя Марина. Я лучше. Я новый человек», – повторила я про себя.)

Она признавалась себе (и мне), что она обновленная старалась полюбить этого мужчину, который оказался ее мужем, доставшимся ей от нее старой. И хотя он того не заслуживает, она все-таки старалась. Всей душой. Полюбить его новой, правильной любовью.

(«Стараюсь полюбить», «правильной любовью» – запомнила я.)

Она просила Бога только об одном – чтобы все были счастливы. И желательно, чтобы это счастье было таким, как понимала его она, Марина. То есть чтобы все вместе с нею просветленно молились, постились, каялись и тем наслаждались. Борис, как я понимала из ее сетований, видел свое счастье как-то иначе, не так духовно.

Она молила Всевышнего наставить ее и мужа на путь истинный. Но Господь в своей безграничной мудрости, а может, просто утомленный бесконечными просьбами, никак не вмешивался в ситуацию.

(«Чтобы все были счастливы», «наставить на путь истинный».)

И вот она, уже вся измученная, поставлена перед экзистенциальным выбором: продолжать тонуть в потоке обмана, одиночества и вины рядом с «этим человеком» (то есть Борисом), или… Или… спастись?

(«Тонуть в потоке обмана, одиночества и вины рядом с ним».)

Сейчас она служила ему – мужчине, которого больше не любила, но чувствовала, что принадлежит ему. А она хотела принадлежать Ему, Тому, Кто выше нас всех. Просто бросить Поленова и уехать куда-нибудь казалось ей немыслимым. Забрать ее от мужа мог только Он. Господь. В Свой дом. Если уходить – то только в монастырь.

(«Служить мужчине, которого не любишь, но принадлежишь ему» – записала я в свой мысленный «молескин».)