…И мы станем единым целым. Благодаря и вопреки. Так вот она какая – любовь!

Вначале шаман уселся возле раненого и долго курил костяную трубку, обтянутую кожей с головы орла, со вставленными в нее маленькими перьями. Когда табачный дым заполнил весь хоган, Куидель начал выдыхать дым в уши, ноздри и рот Хоуохкэна, чтобы изгнать из него демонов. А когда это не дало никакого результата, повесил ему на шею свой амулет, смазал каким-то снадобьем рану, обложил волшебными камнями и начал бормотать себе под нос заклинания. Раненый немного успокоился, но вновь начинал метаться, как только Куидель замолкал. Тогда шаман вышел наружу и под прерывистый звук трещотки начал петь, выкрикивать заклинания и кружиться в ритуальном танце вокруг хогана, в котором лежал Хоуохкэн. Трещотку сменил бубен. Потом свистелка из тростника. Затем барабан.

Куидель несколько раз повторял всё сначала: табачный дым, зелье, танец, заклинания. Менял камни, мази, мешочки с засушенными травами. Доставал из своей священной связки всё новые и новые предметы, обладающие чудодейственной силой: лапы черного медведя, шкурки белой ласки и черной белки, зубы гнедой лошади.

Неистовство шамана продолжалось весь день до глубокой ночи и закончилось тем, что Куидель начал сам корчиться в судорогах, но зато затих Хоуохкэн, погрузившись в глубокий транс. Индейцы отнесли обессиленное тело своего шамана в хоган с раненым, и к ночному дежурству приступили Найра и Натта…

Даже когда вокруг всё смолкло, Дори не вышла из транса, в который её ввели дикие звуки, доносившиеся снаружи. Очнулась она только когда до её сознания дошли запахи еды. Кто-то, невидимый в темноте, поставил перед Дори дымящуюся миску с аппетитно пахнущим варевом. Девушка с жадностью накинулась на еду. Хорошо, что в её жилище было так темно, что она не видела, что ела. И ещё было лучше, что не догадывалась, из чего блюдо было сварено. Вряд ли её цивилизованный желудок принял бы с такой благодарностью патаску – острое жаркое из варёной кукурузы, картофеля и тушёного птичьего мозга.

Добрый человек сидел так тихо, что Дори совершенно забыла о его присутствии, пока его рука не потянулась забрать опустевшую миску и тщательно вылизанную ложку с её колен. Дори ухватилась за эту руку, как за спасательный круг, и, запинаясь, произнесла:

– Please!.. Don't go!.. I'm scared!.. I see you are a good, kind man!.. I didn't mean to kill anyone… It… It was an accident… He alive? Tell me if he's alive or … .?⁷

Непейшни ни слова не понимал из того, что говорила Анпэйту. Он вслушивался в её мягкий голос и ощущал только его интонации: просьба, благодарность, сожаление, страх, вопрос.

А девушка говорила и говорила. Дори почувствовала такое сочувствие в молчании незнакомца, что и сама не заметила, как стала рассказывать ему свою горькую историю, начавшуюся так искромётно-радостно. Начавшуюся с её первой любви – глубокой, страстной, безоглядной…

Гэлла Дори рассмотрела во время потасовки между мальчишками. Взрослые растащили уже не на шутку разгорячённых пацанов, а Гэлл всё продолжал извиваться в руках схватившего его за шиворот великана, выкрикивая ругательства и оскорбления. Он так всегда себя вёл, никому не давая спуска и не уступая. Не смотря на то, что был щуплым, невысокого роста, всегда первым вступал в словесную перепалку, а потом лез в драку с кулаками. И не важно, кто был перед ним – верзила, на голову выше его, накачанный мышцами наглец или взрослый мужчина. Словом, и буквой, и делом соответствовал переводу своего имени.

Эта его отвага восхищала Дори и наполняла её сердце гордостью. Гордостью за то, что такой смелый парень обратил на неё внимание, полюбил её. Она отринула все моральные принципы, которые прививались ей в её строгой семье, и смело шла за любимым, куда бы он её не звал: участвовать в дерзком налёте на яблоневый сад соседа или на сеновал, где он одним махом превратил её из девочки в женщину.

Когда Гэлл объявил, что собирается искать лучшую жизнь в Новом Свете, Дори, ни секунды не сомневаясь, поспешила сказать, что едет с ним. Лишь когда любимый потребовал добыть денег на дорогу и не удовлетворился суммой её копилки, склоняя взять деньги у родителей, душа Дори засопротивлялась, поскольку «взять» было, уж, больно похоже на «украсть». Но Гэлл смог её переубедить: ведь они возьмут деньги только на время, а когда разбогатеют, вернут в десять раз больше. И совесть Дори умолкла.

Украденных у родителей денег хватило на два билета в трюме корабля, доставивших их в Америку. И даже на первые несколько месяцев жизни там. Они с Гэллом кочевали с места на место в поисках края, где можно быстро разбогатеть, пока не осели в Форти-Майл. По дороге Гэлл пристрастился к карточным играм. Справедливости ради, надо сказать, что иногда он выигрывал, и тогда в душе Дори возрождалась надежда, что вот с этой кучки хрустящих банкнот и начнётся процветание их с Гэллом семьи. Но после выигрыша неизменно приходил ещё более крупный проигрыш и, наконец, настало время, когда запасы иссякли окончательно, и они начали жить в долг.