И на дерзкий побег

— Да, могёшь, — пощупал тот себя за бока.

— Не могёшь, а мОгешь, — пробасил моряк.

Остальные весело рассмеялись.

На очередном привале, устроенном на речной косе, Василий с отцом, закинув бредень, поймали здоровенную рыбину, серо-зеленую и с белым брюхом. Та стала биться, пытаясь освободиться. Прибежали Шаман с Громовым. Улучив момент, моряк оглушил её кулаком по башке. Вытащили добычу на песок.

— Ты смотри, осётр! — восхитился бывший вор. — Видел такого перед войной в Елисеевском.

— По-нашему — калуга, — опустился перед добычей на корточки Василий. — Очень вкусная, однако.

— Больше метра, — подойдя, прикинул на глаз Лосев.

— Малая совсем, — невозмутимо сказал Орокан, вытирая руки о штаны. — На уху сгодится.

— А какая тогда большая? — удивленно спросил Громов.

— Бывают до шести метров, а весом с центнер.

— Ни хрена себе, — почесал затылок Шаман.

Калугу тут же почистили и разделали, Орокан принялся варить уху.

В уже кипевший на тагане котёл добавил щепоть соли и посечённых луковиц черемши. Затем туда же завалили куски рыбы. А спустя время, когда по берегу поплыл дразнящий запах, Орокан растёр ложкой в миске калужью печень, именуемую максой, и вылил в бурлящее варево. Оно тут же успокоилось и опало, начав на глазах золотеть. Орокан попробовал и удовлетворенно хмыкнул: «Готово».

Чуть позже, устроившись на разостланном брезенте, все, мыча от удовольствия, хлебали ложками из мисок уху вприкуску с испечёнными накануне лепёшками. А когда всю съели, перешли к истекавшим соком рыбьим кускам. Они таяли во рту, мелких костей не было. Получил в отдельной посудине свою долю и Ергун, он слопал всё, довольно чавкая и помахивая хвостом.

Затем стали пить чай, заваренный на смородинном листе, потея и отдуваясь. Закурили.

— Да, — улегшись на бок, пустил губами несколько колечек дыма Шаман. — Никогда такой жрачки не пробовал. Объедение.

— А какая из калуги тала! — умильно прищурился Василий.

— Что ещё за тала? — откинувшись на спину, сыто икнул Громов.

— Тонко наструганное мясо. Язык проглотишь.

— Я что-то такое слыхал от своего взводного, — сонно пробормотал Трибой. — Он был дальневосточник… — и засвистел носом.

Лосев полный душевного покоя, опершись на локоть, смотрел на реку. Над ней, чиркая о воду, с писком носились ласточки, изредка всплескивала рыба, солнце клонилось к закату.

Спустя ещё неделю, во второй половине дня отряд подходил к стойбищу удэгейцев. Оно раскинулось у кромки густого леса на берегу плавно текущей реки. Навстречу с лаем выкатились собаки, узнав Ергуна, весело запрыгали вокруг. Затем появились мужчины, женщины и дети. Вперёд вышел рослый старик с вислыми усами и заплетенными в две косы волосами.

— Бачигоапу, — протянул Орокану руку, обнялись. Тоже рослый старик проделал с Василием. Затем к Василию кинулась маленькая сухонькая старушка. Привстав на цыпочки, стала целовать сына.

Гостей окружили, двинулись в центр селения. Оно состояло из трех десятков крытых корой балаганов и фанз[112], у всех на вкопанных в землю столбах лабазы. На продуваемом ветерком берегу — деревянные вешала (там вялилась нельма и горбуша), у уреза воды — оморочки и более крупные лодки баты. В нескольких местах дымили костры с навешенными на таганы котлами.

Их провели к одной из фанз в центре, с окошками затянутыми промасленной бумагой. Высокий старик пригласил внутрь. Как оказалось, это был старейшина селения и двоюродный брат Орокана, лет на пять старше. Звали Сурэ.

Внутри дома вдоль стен тянулись глиняные каны, на них — мягкие лосиные шкуры. В центре — горящий очаг, по углам — берестяные короба, над ними — охотничье снаряжение.

Гостей усадили на почетное место, женщины сняли с потолка низкий, красного лака столик, расставили угощение: талу из ленка, жареную изюбрятину, горячие пшеничные лепешки, туес спелой черемухи. В фарфоровые китайские чашки налили дегтярного цвета чаю.

Поскольку места всем не хватило, часть соплеменников теснилась в дверях. Всем было интересно. Для начала, как было принято у удэгейцев, Сурэ, хорошо владевший русским, поинтересовался у прибывших их здоровьем и как идут дела.

— Все хорошо, брат, лучше не бывает, — прихлебнул из чашки разрисованной драконами Орокан.

— Спасибо вам за племянника, — взглянул на его спутников Сурэ. — Из нашего рода на войну ушли пятеро молодых охотников. Вернулся он один.

— Это вам спасибо, — ответил за всех Лосев. — Он был героем на войне и к тому же отличный товарищ.

Бывший снайпер, опустив глаза, порозовел щеками.

— Василий, а ну-ка дай твою газету, — поставив на стол чашку, протянул руку Трибой.

— Может, не надо? — шевельнул тот губами.

— Надо, — в один голос поддержали Громов и Шаман.

Расстегнув карман гимнастерки, Василий извлёк, что сказали, протянул Трибою. Последний, развернув, откашлялся и громко прочитал: «Командующий пятой гвардейской армией генерал-полковник Жадов поздравляет лучшего снайпера, ефрейтора Василия Узалу с очередной правительственной наградой!»