И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

Впрочем, тип из AGFA оказался не таким и ужасным: он даже сводил её в Мюнхенскую оперу, кормил в хороших кафе, много рассказывал о работе и показывал фотокарточки семьи: у него были две очаровательные дочки школьного возраста. Он почти не делал ей больно, говорил ласковые слова, иногда целовал и щепетильно пользовался резиновыми изделиями. Правда отчего-то Гретхен временами, глядя на его сосредоточенное на монотонном процессе лицо, представляла себе бывшего начальника и гадала — каков он? И склонялась к мнению, что уж точно не такой жестокий и грубый, как Берг. Или Ева права, и она просто идеализировала этого монстра?

Возвращение директора принесло девушке панический страх беременности и новую боль. Дни тянулись серой чередой с грязно-кровавыми всполохами боли, стыда и унижения. Когда Гретхен посмела заикнуться о своем страхе и озвучить просьбу о том, чтобы Освальд все же принимал меры предосторожности, мужчина пришел в ярость. Ярость Берга не проявлялась в крике и бурном проявлении эмоций — напротив, он становился холоден, молчалив, замкнут и ещё более жесток. Хотя на этот раз, похоже, его хваленая выдержка ему изменила, потому что он попросту приказал ей раздеться догола и со всей силы отходил подтяжками с расчетом, чтобы под одеждой не было видно следов. Впервые в тот день директор изменил себе и излил липкое и густое семя не внутрь неё, а на её тело, после чего швырнул в девушку скомканную одежду и дал минуту на приведение себя в порядок после чего вытолкал прочь в одном чулке и криво застегнутом платье — Берг прекрасно знал, что в этот час в приёмной никого не было и быть не могло.

Еле дойдя до дома от боли в истерзанном теле, она закрылась в своей комнате и бессильно опустилась на пол. Девушке было непонятно, то ли само по себе зеркало такое мутное, то ли она утратила возможность четко видеть этот мир, а может, сам мир стал тусклым и расплывчатым? У Гретхен кружилась голова, её тошнило — от произошедшего, от боли, от осознания собственной гадкости и низости. В те мгновения, когда острые ногти впивались в тонкую кожу, она чувствовала себя живой, но это проходило слишком, слишком быстро.

Ей нестерпимо хотелось увидеть Еву, уткнуться в ее теплое плечо, пахнущее можжевельником и немного табаком, и разрыдаться, выплеснуть всю боль, всю обиду, всю оставленную в ней Бергом грязь и скверну. Но это означало прикоснуться к недосягаемой нравственности подруги с риском быть отвергнутой — негоже святым представать перед миром в компании блудниц. Поэтому Гретхен старалась не пересекаться с такой кристально чистой Евой, чтобы не бросить на неё тень и чтобы лишний раз не осознавать собственную порочность.

========== Глава 25: Discipulus est prioris posterior dies/Следующий день — ученик предыдущего ==========

It came up screaming from the ashes of the grave

To make this world a battlefield

It’s got a voice that steals the courage from the brave

And leaves a scar that will not heal

Unholy alliance

Scorpions «Unholy Alliance»

Анна выбралась из-под руки уснувшего Исаака и, накинув его рубашку, направилась на балкон. После страстно проведенной ночи сигарета настраивала на рабочий лад, сон как рукой сняло. У её любовника появились новые друзья — это настораживало. Как знать, на кого они работают? В её ситуации утечка информации была недопустима. Тем более об этих самых друзьях говорил Хаусхоффер.

Женщина не верила в эти россказни про другой мир. Возможно, конечно, было нечто, не исследованное учёными, но это, на её взгляд, никак не могло быть связано с религией и прочей антиматериалистической паранормальщиной. Право слово — смешно, взрослые образованные люди, а верят в шизофренический бред госпожи Блаватской? По её мнению выходило, что-либо эти представители буржуазной интеллигенции попросту недостаточно умны, либо Шамбала — это какой-то эвфемизм. Или очередное тайное общество.

Анна никак не могла взять в толк, существовала ли та самая бомба или это всё было придумано исключительно как система «пароль-отзыв» вкупе с качественным фотомонтажем. Ей всё больше казалось, что оружия не существует, но Центр упрямо утверждал обратное. И Исаак тоже демонстрировал явную убеждённость в наличии бомбы. Анна смотрела в ночное небо и не могла отделаться от ощущения, что она, уже порядком измученная, преодолевает километр пути за километром ради миража. И в этом отношении ей отчасти импонировал Кимблер. Несмотря на то, что перед химиком она испытывала какой-то абсолютно иррациональный страх, к которому примешивалось отвращение, не признать, что-то, что он говорил — разумно, ей не удавалось.

Теперь Исаак воодушевлён новым знакомством с этими самыми братьями, о которых по косвенным рассказам у Анны сложилось впечатление, что они либо хитрые шпионы, либо очередные вырвавшиеся на волю без санкции психиатров обитатели желтого дома. Это предстояло выяснить, тем паче, она и Исаак были приглашены к ним в гости на грядущей неделе. А примерно тогда как раз вернётся Хаусхоффер.