И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

Альфонс поджал губы. Ему не хотелось объяснять Макдугалу, почему они так легко приняли в компанию Энви — это было слишком личным и болезненным. Но без откровенности риск потерять сильного союзника возрастал десятикратно.

— Давай угадаю, — осклабился Энви, — ты тоже сраный миротворец, который хочет найти эту сраную бомбу и похоронить её в сраном аду на веки вечные, чтобы никто ни за какой сраной сранью не взорвал её и не превратил этот сраный мир в сраную кровавую кучу сраного дерьма?

Ледяной напрягся — выходит, о бомбе они уже знали. И знали не только Элрики, но и отвратительная тварь, называемая гомункулом. И эта самая тварь знала не только о бомбе, но и о его цели, слишком прозрачной для того, кто наблюдал за войной в Ишваре — кровавой комедией в нескольких актах — из амфитеатра давно разрушенной арены. Если гомункул имеет выход на общество Туле, то можно забыть о реабилитации в его кругах сразу.

— Молчишь, — протянул Энви. — Крыть, похоже, нечем… Значит, в яблочко.

Он взял стул и сел на него верхом, с противным скрипом придвинувшись поближе к собеседнику.

— Какой смысл что-либо говорить, если ты уже сделал выводы? — брезгливо отозвался Исаак. — Можно подумать, ты разубедишься в своем мнении, стоит мне сказать, что ты не прав?

— Послушайте, это другой мир, — Ал встал, — здесь нет Отца с его планами. Здесь Энви помог нам!

— У вас есть причина ему доверять? Хотя бы одна? — серьёзно посмотрел на Ала Ледяной — ему был симпатичен этот юноша, как и его старший брат. — Меня не интересует, какова она, просто скажите, есть ли она. Да или нет?

Ал положил ладони на стол, подался вперед и заглянул в прищуренные глаза Макдугала.

— Есть.

— Исаак Хоффман, — со вздохом протянул руку гомункулу бывший Ледяной алхимик.

— Эрвин Циммерман, — Энви ответил на рукопожатие.

*

Эдвард бесцельно бродил по Мюнхену, всматриваясь в прохожих. Он хотел, чтобы Альфонс поговорил с Исааком Макдугалом без его участия — во-первых, у него не было желания снова слушать о том, что происходило дома в его отсутствие, во-вторых, его задели слова Энви о багаже. Видимо, и правда не стоило перетягивать одеяло на себя…

С другой стороны, Эд не мог представить себе, как отреагирует Исаак на гомункула. В том, что Энви прекрасно знал, кто такой Ледяной алхимик, Эдвард не сомневался. А вот работало ли это в обратную сторону, он не мог даже предположить. Главное, чтобы они не перессорились — лишаться такого союзника, как Макдугал, решительно не хотелось.

Знакомых лиц Эдвард не замечал. После рассказа Ледяного о Кимбли Эда очень заинтересовал вопрос, кто ещё из его мира попал сюда. И если здесь Энви, то кто ещё из гомункулов топчет эту землю? Менее всего Эду хотелось вновь столкнуться с Прайдом — слишком живо в его памяти всплывали картины их последнего противостояния. И, если он понимал, пожалуй, почти всех из их омерзительной семёрки, Селим Брэдли, а, точнее, то, чем он являлся на самом деле, было для Эда загадкой.

*

Тибетец со шрамом на лице шел на поправку. Он более не проявлял агрессии, не вспоминал о химике с татуировками на ладонях, не кричал во сне. Он был молчалив и отрешен, что врачи списали на потерю близкого человека и незнакомые традиции иного народа. Разумеется, Чунта не отказался от планов мести, но впредь решил быть осмотрительнее. Но на первое место для него вышла отнюдь не вендетта. Он знал, что брат вел какие-то исследования по совмещению западной медицины и их народных традиций. Многие на родине осуждали его за это, но не Чунта — он верил, что брат сможет изменить мир к лучшему. Теперь, когда брата не стало, тибетец не имел права оставить его исследования в небытии. Для этого сначала стоило выздороветь, а позже найти кого-то компетентного и заинтересованного в научных изысканиях.

Коллективу госпиталя он не доверял: слишком тесно они общались с этим Кимблером. Значит, стоило найти кого-то ещё. Возможно, ему в этом поможет Гедин. Но Гедин был приятелем Хаусхоффера, который и привез их на эти проклятые испытания, и к тому же был вхож в общество Туле. Похоже, ему придется очень постараться, прежде чем он найдет того, кому можно будет доверить такое сокровище, как изыскания брата.

Из больницы Чунту забрал Гедин. Возвращаться в отель не хотелось — все напоминало о Норбу и, кажется, и Гедин, и Хаусхоффер это поняли, поэтому Карл, рассудив, что одним человеком больше — одним меньше, позвал тибетца к себе. Теперь у Чунты появилась прекрасная возможность насладиться общением с Рудольфом Гессом, целыми днями не казавшим носа из дома Хаусхофферов — причина крылась в том, что Гесса разыскивали за какое-то политическое дело.

Вскоре Чунта проникся искренней неприязнью к Рудольфу, читавшему совершенно, на взгляд тибетца, отвратительные книги и статьи Ницше, Вагнера, Форда и кого-то там ещё. По мнению Чунты, Гесс был резонёром, к тому же опасным; и тибетец очень жалел, что не мог поспособствовать его обнаружению, так как свято чтил законы гостеприимства. Также заочно он проникся глубочайшей неприязнью к тому, кого они называли фюрером.