И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

— А вот и поговорю, — ерепенился Эдвард. — Какая у него, говоришь машина? Погоди… — Стальной осёкся. — Он довёз тебя до дома. Он знает, где мы живём… Ал, чем ты думал?

Эдвард остановился у стены, сжав кулак. По словам Кимбли выходило, что этим делом сейчас интересуется ещё и полиция. И что Хаусхоффер тоже был на испытаниях. Уж не ушлый ли старик зачем-то решил избавиться от бомбы? Или переделать её? И вдобавок Эду совершенно не верилось в то, что Багровый лотос так презрительно будет отзываться о настолько потенциально мощной взрывчатке. По всему выходило, что-либо он уж очень убедительно играл, либо и правда не знал о сверхоружии ровным счётом ничего. Плохо было то, что подрывник не отдал им фотокарточку — теперь у них не было возможности поговорить об этом предметно с Ледяным и Анной.

***

— Что он сказал?! — если бы у Шаттерханда были ноги, он бы вскочил, а так только, дёрнувшись, пролил на паркет тягучее красное вино. — Что моё изобретение…

Он судорожно хватал воздух ртом, словно рыба, выброшенная на сушу. Всё, чем он жил здесь, было повторение его величайшего творения и обретение его заново — то ли в этом мире не хватало какого-то из компонентов, то ли над его открытием стоило ещё поработать, но без готового безупречного образца это было затруднительно. А по словам этого Кимбли, пересказанным Альфонсом Элриком, выходило нечто совершенно неудовлетворительное. Мысли о том, что, быть может, в этом мире что-то работает не так, как в его родном, Безногий даже допускать не хотел — по крайней мере, пока.

— Погодите, — лицо Веллера излучало спокойствие. — Откуда вам знать, что всё, что мы услышали — правда? Что этот ваш Кимбли не соврал, что Элрик передал его слова точно, что, в конце концов, это было ваше изобретение?

Готтфрид изучающе смотрел на некогда спасённого им человека и не стал договаривать еще одно предположение — что Шаттерханд переоценил себя и своё детище, на поверку оказавшееся заурядной взрывчаткой. Тем более травм он тогда получил достаточно — вот и выдаёт теперь желаемое за действительное. Конечно, без его помощи разработка урана не была бы сейчас на том уровне, что сейчас, но списывать со счетов любое мало-мальски подходящее объяснение, даже — тем более! — самое неблагоприятное, Веллер не собирался.

— Да-да, вы правы, — Безногий даже как-то обмяк в своём кресле и словно резко постарел.

— Эрнст, — в глазах Готтфрида как-то особенно резво заплясали отблески пламени камина, — кажется, вам пора развеяться.

— Что вы имеете виду? — насторожился Шаттерханд, так и застыв с бокалом в руке.

— Ничего особенного, — на лице собеседника играла лёгкая улыбка, — согласитесь — много ли мы узнаем, сидючи тут? А сколько раз я предлагал вам посмотреть Баварию!

Позже Веллер, избавившись от общества Шаттерханда, думал еще об одном аспекте подслушанного разговора. Его, конечно, занимала бомба, но было кое-что ещё. Врата. Если бы удалось колонизировать Аместрис… Эти мысли поселились в его голове очень, очень давно, однако же теперь, когда была возможность вытянуть из Элриков или из этого Кимбли прямое руководство к тому, как это сделать, мечта перестала казаться такой уж неосуществимой. В конце концов, он — не Дитлинде, которую сначала ослепило собственное тщеславие, а потом — страх.

Готтфрид закурил, глядя в окно. Надо как следует потолковать с этими алхимиками. Вряд ли они какие-то сверхлюди — он видел раненого Безногого и знал, что человеческая природа хрупка и слаба. Если не пойдут на диалог по-хорошему, придется по-плохому, благо, способов и до него изобретено столько, что уж на его век хватит. А на их запас прочности — тем более.

…Готтфрид Веллер происходил из богатой семьи юристов, однако когда пришла и его пора оправляться в университет, он неожиданно выбрал вместо юридического — медицинский, чем изначально восстановил против себя отца и дядьёв. Его поддержала лишь тётка, Магда Веллер. Годами позже семья переменила своё отношение к нерадивому, но чрезвычайно способному и волевому наследнику, а уж когда война собрала свою кровавую жатву, жертвами которой пали, в том числе, и многие Веллеры, причин для неудовольствия и вовсе не осталось. Так Готтфрид унаследовал почти всё состояние некогда большого семейства. Тётка лишь вздыхала, сетуя на то, что передавать-то некому: сама она была незамужней и бездетной (хотя позже в моменты «производственной необходимости» любила рассказывать о своих якобы существующих детях), да и племянничек тоже не спешил обзаводиться семьёй.