И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

Бывшая секретарша Берга косилась на Еву и не могла понять, что происходило с ней. После их разговора девушка стала совсем странной, нелюдимой — неужто последовала её совету и узнала что-то про подругу? И не отвернулась ли от сломанной куклы — а проницательная Лангефельд была готова об заклад побиться, что такую восторженную принцессу, как Гретхен, директор просто изломал и извалял в грязи, не зная жалости и сострадания. Таких, как Ева, Йоханна относила в категорию ханжей и пустосвятов — религиозные лицемеры и лицемерки, в которых от христианского смирения не осталось ничего, гораздые лишь осуждать других. И если подруга Гретхен и правда такова, то плохо дело — муха выпадет из паутины пустой хитиновой оболочкой, а та, что должна была поддержать, пройдет мимо с гордо поднятой головой, с презрением роняя слова обвинения.

— Поругались, — вполголоса отметила Берта, когда за вышедшей из приёмной Леонор Шварц закрылась дверь.

Йоханна пожала плечами — сплетнями она не интересовалась, а к человеческим проявлениям относилась философски. Ева же отчего-то просияла, надеясь на справедливость мироздания, которое всенепременно отведёт такого, как Кимблер, от не заслуживающей подобной участи красавицы.

***

— Как же так, юноша? — качал головой Рихард Кунц, осматривая многострадальную ногу Ульриха Эккарта.

Ульрих наконец-то последовал совету своего случайного ангела-хранителя и посетил доктора. Нога продолжала болеть, благо, хотя бы температура не поднималась.

— Хромать всю жизнь будете, — Кунц выдохнул сизый дым в сторону. — И болеть — ещё поболит.

Ульрих сжал зубы — очень хотелось курить.

— Сигаретой не поделитесь? — он понимал, что это наглость. Но если в Брауншвейге насущные потребности юнца обеспечивал Веллер, то здесь его финансовые запасы подходили к концу. Конечно, он еще собирался обшарить дом матери на предмет денег и ценностей, но пока он был слишком ограничен в передвижении, особенно по лестницам.

— Держи, желторотый, — вздохнул Рихард, поблёскивая очками. — Это на что же такое ты упал?

Мальчишка вздохнул — похоже, врать этому угрюмому человеку, что будто насквозь видит и в душу колючками глаз метит, бессмысленно.

— Подрался, — поднимая глаза, выдавил из себя Ульрих.

Кунц нахмурился, пожёвывая сигарету и кидая пациенту коробок спичек. «Молодец франкфуртский врач, — думал Рихард, — перелом обеих костей голени — не шутка!» Конечно, по мнению Кунца, побег из больницы, в котором малец всё же сознался под его пристальным взглядом, сделал своё чёрное дело. Но как так могло выйти в драке?

— И чем же тебе в ногу-то так зарядили, а?

— Ногой, — прошипел Ульрих, пряча глаза и нервно затягиваясь.

Отметив и странность произошедшего, и реакцию на вопрос пациента, Кунц покачал головой.

— Мальчишки, — он прищурился, — вот не живется вам спокойно. Сначала в драках друг друга калечите, потом вырастаете и изобретаете оружие, чтоб калечить сподручнее было. И ведь нет предела вашей фантазии — нет бы остановились уже. Нам-то потом каково вас собирать? Иной раз ведь и по кускам…

Он с горечью махнул рукой, выуживая из пачки новую сигарету.

— Но ведь это заставляет остальных с нами считаться! — Ульрих горячо сверкнул глазами. — Кому захочется нападать на страну, у которой есть всё, чтобы себя защитить?

— Мальчишки, кровь кипит, а ума всё нет, — скривился врач. — Ты подумай головой своей — чьими жизнями расплатится страна, которая пусть и победит? Вот твоей, например, и расплатится…

— Ну так за идею-то и умереть не жаль! Если мир станет лучше и чище, да сброда всякого не будет! — на щеках мальчишки выступил лихорадочный румянец.

— А судить кто будет о том, кто есть сброд? — Кунц смотрел не мигая сквозь стёкла очков.

— Найдутся мудрые люди, — махнул рукой Ульрих. — Не нашенское дело это. Нам главное руки свои к возрождению величия страны приложить. А то, ишь — набросились, союзники проклятые. Поди одни жиды там…

— Ну, полно, — доктор положил юнцу руку на плечо. — Время позднее, отвезу я тебя домой. Через два дня приеду — всё, что назначено, соблюдай неукоснительно.

Кунц помог юноше войти в дом и неприметно оставил две авоськи — с продуктами и сигаретами. Пусть выздоравливает.

На обратной дороге, вглядываясь в опустившуюся на город темноту, Рихард думал об одном — как в случае новой войны он вновь попадет в госпиталь и будет, прижавшись лбом к холодной стене и вдыхая ставший безвкусным сигаретный дым, отчаянно молиться, чтобы не привезли новую порцию раненых. Раненых, из которых выживет дай бог четверть. Остальные примутся отчаянно ругаться, кричать, проклинать все и вся или молиться, звать матерей и умирать. В сладкой гнилостной вони крови, гноя и дерьма. Раненых, которых он и его коллеги будут собирать по частям, гадая, поблагодарят их или проклянут, если выживут. Ведь жить таким порой куда страшнее смерти, но он — врач, и его задача сохранить жизнь. Жизнь таким мальчишкам, готовым переложить вину за все болезни общества на кого-то другого — лишь бы не на себя.