И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

========== Глава 33: Omnes homines ad quaestum suum callent/Все люди знают толк в том, что касается их выгоды ==========

Among the best survive or leave

Paranoid night so hard to relieve

Would you betray innovation

In the name of tradition

Hopeless-amnesia

Samael «The Cross»

— Полиция продолжает требовать отчётов?

Рубер промокнул пот со лба — он никак не мог привыкнуть к этим богомерзким «исповедям». Голос словно парализовывал его, вызывал чудовищную дурноту и спазмы в кишечнике.

— У вас же был новенький. В BASF. Который ночью был на складе. Как, говорите, его зовут?

— Кимблер. Херр Зольф Кимблер, — сжимая платок в ладонях проговорил Рубер.

С каждым разом становилось все сложнее и сложнее. И страшнее. Он с каждым разом всё отчётливее ощущал приближение чего-то непоправимого, казалось, злой рок уже готовился постучать в его двери. Порой Гансу казалось, что лучше бы он не соглашался ни на какие предложения — тогда он бы никогда не услышал этого голоса, который чем дальше, тем больше казался ему голосом самого дьявола.

— Подставьте его. Пусть полиция обвинит этого человека во взрыве, а вы получите карт-бланш на испытания.

Рубер вздохнул с облегчением: конечно, наврать полиции куда проще, чем держать ответ перед… сатаной? Да и Кимблер ему не нравился — слишком много мнил о себе этот мужчина с надменным взглядом. Тем более, поведение его было и правда странным, а если прибавить ещё и его попытку не допустить «икс-бомбу» до испытаний — даже врать придется не так много.

— Назначьте ему встречу. Здесь. Скажем, через три дня, в ночь на пятницу. А уж о том, чтобы полиция сочла, что он вам угрожает, я позабочусь.

— А если он откажется? — Рубер теребил в руках промокший насквозь от пота платок.

Он не представлял себе, что такой, как Кимблер вот так просто заявится на встречу посреди ночи, если ему сообщить про «важный разговор».

— Соврите что-нибудь. Всё, что угодно, — ваша задача привести его сюда.

Весь мокрый, словно мышь, Рубер вывалился из исповедальни, судорожно потирая проплешину на темени. Ему срочно было необходимо в туалет.

***

— Эй, фасолина, чего нос повесил? — Энви был нарочито весел, как, впрочем и обычно. — Ну что вы сидите и киснете, а?

Ноа еще не вернулась, а братья Элрики сидели в столовой и сосредоточенно молчали. По мнению гомункула, это означало одно из двух: либо что-то произошло, либо на соседней улице сдохла кошка, и Альфонс уже успел возвести это недоразумение в ранг мировых проблем.

— Отстань, — буркнул Эд. — Мы не киснем, мы думаем.

— И о чём же? — Энви закатил глаза — неужто нельзя нормально рассказать?

— О Кимбли, — подал голос Альфонс.

— Ты поаккуратнее, тут этого тоже не приветствуют, — глумливо протянул гомункул, оскалившись в подобии улыбки.

— Заткнись, а? — посоветовал Эд, поднимая глаза. — Никому нет дела до твоих идиотских шуточек, у нас тут важные проблемы.

— Опять мир спасаете? — Энви плюхнулся в кресло, вытягивая ноги вперёд. — От кого на этот раз?

Ал, тяжело вздохнув, принялся рассказывать о ночной встрече, фотокарточках, оказавшихся почему-то у Кимбли, и всём том, что тот ему поведал. Разумеется, о том, в обмен на какую информацию Багровый алхимик стал столь словоохотлив, тоже пришлось рассказать. Младший Элрик так увлёкся повествованием, что не заметил, как вернулась Ноа. И теперь она стояла, застыв на пороге, словно изваяние, с широко раскрытыми бездонными глазами, прикрыв рот изящной рукой.

— Ты рассказал ему, как открыть Врата? — всплеснула руками Ноа.

Она помнила картины, порождённые сознанием того человека: выжженная земля, реки крови, смерть… Мысль о том, что он вернётся в тот мир и примется за старое — а он обязательно примется, таких способна изменить разве что сама смерть — претила цыганке. Как Эд и Ал начали относиться к этому миру, так и для Ноа Аместрис стал чем-то большим, чем просто набор картин из чужих воспоминаний.

— Рассказал! — с вызовом проговорил Ал. — Но и он поведал мне нечто очень важное.

— Люди — лживые твари, — самодовольно резюмировал Энви, дослушав рассказ Элрика-младшего. — И не такие уж и талантливые, раз этот недоалхимик оказался ещё и недоучёным.

Ал вздохнул — суть Энви осталась прежней. Всепоглощающая зависть, квинтэссенция его существа, принимала порой уродливейшие формы, от которых страдал в первую очередь сам же гомункул. А ввиду того, что страдать в одиночестве он не хотел, то разрушения порой приобретали воистину грандиозные масштабы.

— Все разные, Энви, — покачал головой Эдвард. — Прими это, и жить станет легче.

Не то, чтобы Эда привлекала перспектива быть нянькой для гомункула, но он отчего-то чувствовал свою ответственность ещё и за это лохматое чудо. Энви был словно ребёнок, вынужденный рано повзрослеть, но так и не справившийся с собственной болезненной завистью. Тот, кто так и не научился быть кем-то, личностью — без оглядки на остальных, и теперь любой ценой стремился спрятать собственную ничтожную суть, растоптать людей, чтобы их сияющее совершенство не резало до слёз глаза.