И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

Ему не слишком хотелось отдавать оружие в руки сумасшедшего изобретателя. Стоило мотивировать его на создание ещё не одного подобного творения, и Готтфрид прекрасно знал, на что стоит давить — он порядочно изучил этого человека.

— Надо потрясти Кимбли, — нахмурился Безногий.

…Он помнил этого человека ещё желторотым юнцом. Он ненавидел этого человека, хотя, в общем-то, вины Багрового алхимика в этом не было — попросту комиссия, принимавшая экзамен и решавшая, кому выдать часы с резной крышкой, в том далёком году выбрала не его, Эрнста, а угловатого вчерашнего подростка, курсанта Военной академии Зольфа Дж. Кимбли…

— А с ним вы были знакомы? — проницательный Веллер обратил внимание на то, как подобрался Безногий, говоря о подрывнике.

— Шапочно, — бросил Шаттерханд, отводя глаза.

«Выходит, и этот тип перешёл тебе дорогу, — подумал Веллер, втягивая горький табачный дым, — воистину, неудачники — страшные люди…»

— Судя по всему, там ещё и советская разведка потопталась, — заметил он вслух. — Пока это нас не касается, но впоследствии может оказаться неплохим козырем в рукаве.

***

Анна сжигала в пепельнице полученную шифровку. Снова ей поручали сущую бессмыслицу! Отвлечься от дела о бомбе и сосредоточиться на изучении влияния мистических воззрений и движений. Что за чёрт! Почему как только она подходила к решению какой-то проблемы, распутывала сложнейший клубок, её данные передавали другому агенту, который и получал за это все лавры? А сейчас ей просто подсунули неперспективное дело, чтобы переключить внимание. Кого вообще в здравом уме могла заинтересовать мистика? Она ни за что бы не поверила, что советское командование и правда считает все эти бредни про иные миры правдой. Просто им нужно было перетянуть под её дело кого-то, кто выглядел бы представительнее. Наверняка — мужчину.

Разведчица закурила и задумалась — она любила мужчин только в собственной постели. И открывающих рот для двух нужд: признаться ей в любви или поцеловать её. Или, если речь шла о «языке», — рассказать правду. В остальных ситуациях они её раздражали: ощущением превосходства, чванством и снисходительностью. Конечно, зачастую это давало ей, как шпионке, сто очков вперёд, но в остальных ситуациях злило и огорчало. На данный момент не настолько остро это превосходство ощущалось при общении с Исааком, братьями Элриками с их хамоватым встрёпанным приятелем и, как ни странно, Кимблером. Словно они и правда впитали какой-то неуловимо отличающийся от других паттерн поведения… Анна тряхнула головой — вот придёт же на ум такая ерунда! Просто, похоже, они несколько более интеллигентны. На родине тоже была разница между профессором университета и крестьянином от сохи. Не делать же на этом основании вывод о существовании параллельного мира — да даже сама идея звучит как бред!

Надо было втереться в доверие к этой компании. Такие землю носом роют, чтобы получить желаемое. Пока их цели относительно совпадают — отчего бы не воспользоваться чужими руками? Конечно, она будет выполнять задание Центра, но и от погони за бомбой не откажется. Сейчас, когда что-то начало вырисовываться, она просто так не отдаст лавры. Для начала, пожалуй, имело смысл сблизиться с цыганкой, или, хотя бы, последить за ней на почтительном расстоянии. Главное, сделать это так, чтоб об этом не стало известно широкой общественности.

***

Гретхен, придя с работы, снова заперлась в комнате. В последнее время у неё совсем не было денег: отец нашёл её скромную заначку, на которую она планировала купить одежду самому младшему брату и отдать один из некрупных долгов, и, разумеется, пропил. Что дальше делать, она не знала.

Берг выдал ей небольшую премию за «командировку» на выходных, когда он и руководители других филиалов их компании собрались в его загородном доме. Тогда она просто делала вид, что её в этом месте нет, что всё то, что произошло там, за закрытыми дверями, произошло вовсе не с ней, а с кем-то ещё, а она стала невольным свидетелем, закрывшим глаза, чтобы не смотреть, заткнувшим уши, чтобы не слышать, отключившим все остальные чувства, чтобы не ощущать и не обонять. Боль и стыд пришли после, но были спрятаны далеко-далеко — рассказать было некому. Проще было представить себе, что не произошло ничего.

Она в целом перестала ощущать. Ощущать холод столешницы прижатой к ней щекой, ощущать боль от каждой фрикции в почти сухом лоне, ощущать острый запах директорских гениталий. Иногда отвращение и боль приходили позже, когда изломанная кукла оставалась наедине с собой, иногда они приходили, когда она расцарапывала плечи острыми ногтями и до крови впивалась зубами в собственные губы, чувствуя, как рот заполняет солёная жидкость.