И равнодушно смотрят небеса...

основном из молодых пацанов: «Опа, братуха, ты шо, первый раз тут?» Первый, говорю, а

сам уже весь напрягся. На мне, кроме обносков с Бориного плеча, оставались мои туфли, довольно приличные. Барахло на мне было моментально оценено взглядами, но внимание

привлекли только туфли, и один из них начал уговаривать меня поменяться с ним обувью.

На нем были стоптанные «колеса», в которых уже до него умерло, как минимум, человек

пять. К тому же летние, плетенка. Я сказал, что мои туфли мне самому пригодятся.

«Братуха, тебе еще здесь чалиться долго, а мне на суд надо в чем-то приличном ездить. Ты

себе еще найдешь, давай меняться». Я уперся, и он начал нервничать, а за ним и

остальные стали внимательно прислушиваться к разговору. Не знаю, чем бы все

закончилось, но в этот момент начали развод по камерам, его увели первым, а за ним и

остальных. Я снова к своему облегчению остался один, но ненадолго. Открылась дверь,

назвали мою фамилию, и я пошел навстречу неизвестности с руками за спиной.

8. «Тройники»

Меня отвели на второй корпус, где находились так называемые «тройники» — камеры,

рассчитанные в далеком прошлом на трех человек, в которых теперь содержалось по

шестеро. В смысле, нар было в них шесть, и это, как выяснилось позже, совсем не

означало, что в такую камеру нельзя было набить до десяти человек. Сам корпус считается

корпусом усиленной изоляции, в котором содержатся подследственные, представляющие

особую опасность — «тяжелостатейники» или такие, которых необходимо было

изолировать от любых внешних связей с «подельниками» по просьбе следствия. Потом я

узнал, что на «тройники» можно попасть еще и по другим причинам — отдохнуть,

поднажиться у своих же «братков-каторжан», спрятаться или «улучшить условия

содержания» по договоренности с операми или соответствующей проплате со свободы.

Зато можно и вылететь оттуда на первый корпус, где в общих камерах, рассчитанных на

40-60 человек долгие месяцы, а иногда и годы содержатся по 90-120 обвиняемых в

результате организованного тюремными операми по просьбе следователей («следаков»)

давления («пресса»), если следствие будет недовольно ходом расследования и даваемыми

вами показаниями.

На первом этаже я получил жуткого вида матрац («скатку»), подобие подушки, огрызки

серого белья, помятую миску, кружку, ложку и за все это расписался. «Попкарь» повел

меня на четвертый этаж, на котором размещались восемнадцать камер, и я был наконец-то

определен в одну из них.

Каменный мешок размером 5 х 3 метров с окном 1 х 1 метр с двумя слоями решеток,

деревянной оконной рамой со стеклами между ними (летом раму убирали) и «баяном»,

позволяющим видеть только полоску неба. Шесть пар глаз уставились на меня (я «заехал»

в хату седьмым). «Привет, мужики!», как учил меня подлец-Бориска. Сработало,

поздоровались. «Куда можно кинуть скатку?» Положить ее было некуда, поэтому пока

пришлось примоститься на стуле. Ночь спали в две смены с каким-то пацаном, а утром на

другой день двоих заказали с «вещами», нас осталось пятеро и мне была выделена нара на

втором этаже около окна.

Если стоять спиной к двери, вдоль правой стены камеры размещалась двойная «этажерка»

с тремя ярусами нар, у противоположной стены — приваренные к полу стол с двумя

табуретами, рядом — умывальник, за ним, в углу, слева от входной двери — дючка, на

описании которой стоит остановиться подробнее. Вполне приличный, такой удлиненный,

металлический эмалированный унитаз, приподнятый над полом сантиметров на 30,

обложенный грубой плиткой. Из стены торчит труба с краном для смыва, а отгораживает

все это сооружение от умывальника бетонная стенка в пол человеческого роста высотой —

«парус». Естественно, качественно смыть за собой струйкой из крана было невозможно.

Но, как известно, голь на выдумки хитра, а заключенные — особенно. Простое

приспособление — «морковка», которое использовали по всему СИЗО, вполне решало эту

проблему. Из старого барахла, плотно обернутого толстым слоем из целлофановых

пакетов, изготавливалась большая пробка, по форме скорее напоминающая крупный

бурак, которой закрывали «очко» и наполняли унитаз до краев водой. Затем пробка с

помощью привязанной к ней веревки вынималась, и поток воды достаточно эффективно

смывал «парашу».

Самое большое неудобство заключалось в том, что справлять свои естественные нужды

приходилось, присаживаясь над дючкой на глазах у всех. Вид был еще тот! Я уже не

говорю о сопутствующих ароматах, которые приходилось вдыхать всей камере. Но все

понимали, что любой из них скоро будет следующим, и отпускаемые шутки никогда не

носили унизительного характера, а были, скорее, традиционными, хотя поначалу ты не

знаешь, куда деваться от стыда: «Фу, что ты жрешь?», «Хвостом помешивай!», «Глаза

режет!» Новичку: «Да, чувствуется, что еще домашними пирогами серишь…» Однако эта

проблема коснулась меня только через девять дней, когда я впервые почувствовал, что

пора опорожнить кишечник. До этого я практически ничего не ел (за первый месяц

похудел на 12 килограммов!) — в ИВС только хлеб и подобие чая, иногда мог съесть