И солнце взойдет. Она

Рене не ответила. Она сосредоточенно очищала на ладонях и кистях рваные раны, срезая уже непригодные к восстановлению ткани. Это была кропотливая, муторная работа с неясным концом, о котором Рене пока предпочитала не думать. От запахов горелого мяса и свернувшейся крови уже начинало тошнить, однако даже инстинктивно поморщиться казалось предательством. И пока остальные могли позволить себе несколько сомнительных шуток, чтобы снять царившее напряжение, Рене не смела и заикнуться о том, как устала. Она будет здесь столько, сколько потребуется. Останется, даже если все остальные прямо сейчас отбросят прочь инструменты и покинут операционную. Так что она лишь покрепче вцепилась в коагулятор и на секунду зажмурилась в безуспешной попытке прогнать витавшую перед глазами сонную муть. Часы на стене показывали пять утра. Где-то в мир пришло Рождество.

Неожиданно рабочее гудение голосов прервал негромкий окрик одного из хирургов, и Рене замерла. Она медленно подняла голову и уставилась на молчавший до этого кардиомонитор, где бежала сплошная линия.

– Пациент согрет. Готовимся к отключению. Раз…

И первый насос прошуршал ещё несколько оборотов, прежде чем со спадающим гулом затих.

– Два…

Новый щелчок, и через несколько секунд в операционной стало почти оглушающе тихо. Люди застыли на половине движения и повернули головы к монитору, прислушиваясь к малейшему звуку, что мог донестись со стола.

Опасный момент. Самый волнительный во всей их сумасбродной кампании. И потому Рене в страхе смотрела на неподвижное сердце. Господи! Давай же! Двигайся! Ну?! Но то неподвижно лежало в грудине, словно муляж. Гладкое, такое блестящее и отвратительно равнодушное к тому, что её собственное сейчас заходилось в отчаянном ритме. Рене чувствовала, как то едва не сломало четыре ребра, стоило хирургам немного прищуриться и склониться над Энтони. Но тут, спустя, кажется, целую вечность, по мышцам пробежала волна… затем другая. И тяжело, будто бы неохотно, сердце окончательно сократилось. Раздался удар. Потом ещё. Радостно заголосил постепенно просыпавшимся пульсом молчавший до этого монитор, но Рене никак не могла расслабить свои напряжённые плечи. Что-то было не так.

Она не верила. Вернее, не ощущала тем самым чутьём, которое всегда работало с Тони. Его сердце билось, но как-то неправильно, и было так страшно признаться себе, что они где-то ошиблись. А в комнате уже вовсю слышались облегчённые вздохи, чьи-то смешки, но Рене не могла им улыбаться. Наоборот, мышцы лица будто сковало от панического ожидания, когда прозвучала команда:

– Отключай.

Последние щелчки отдались в голове дробью, а ноги вмёрзли в залитый кровью пол, пока где-то в углу жаркой операционной с зеленоватыми стенами вновь собиралась ледяная позёмка.

Рене зябко поёжилась. Она не считала себя ни провидцем, ни гениальным хирургом и уж точно не была Господом Богом, который взмахом руки мог завести вставшее сердце. Но уже знала итог, когда биение вдруг стало слабее и глуше, однако всё равно вздрогнула и в смятении огляделась, стоило зазвучать пугающе ровному писку. Сердце остановилось. Оно замерло на середине движения, а затем устало расправило напряжённые стенки, будто хотело немного передохнуть. И в эту секунду Рене вдруг ощутила себя не врачом, не хирургом, не той смелой девчонкой из коридора, которая яростно спорила с главой отделения. Нет. Прямо сейчас она была самой обычной растерявшейся женщиной.

 «Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»  

Полный неверия взгляд метался между вновь умершим монитором и заснувшим сердцем, пока сама Рене не понимала, почему это произошло. С Энтони. С ней. Зачем они прошли столько, чтобы так бездарно закончить? Кому это нужно? Ради чего? В её глазах, наверное, почти орало наивное удивление и отчаянное нежелание принимать, что всё должно закончиться именно так. Нет. Это неправда. Слишком жестоко.

 «Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»  

Но тут вокруг зазвучали злые команды, загудели и щёлкнули снова насосы, которые включились по приказу хирурга. Операционная резко пришла в деловое движение. Кто-то судорожно проверял показатели, другие добавляли адреналин в сложную систему из трубок и капельниц. Всё ради того, чтобы через проведённые в напряжённом безмолвии пару минут опять услышать восемь ударов и громкий вопль будто бы насмехавшегося монитора. Ничего. Сердце предательски не хотело работать. Рене прикрыла глаза и стиснула в пальцах зажим.

– Ещё, – услышала она за спиной голос Бюже.

 «Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»  

У неё не было мыслей, в какой момент он догадался. Ещё в приёмном покое или уже в коридоре, пока Рене нашёптывала безумную чушь во влажные волосы, что пахли снегом и кровью. Но глава отделения знал и делал всё, что он сейчас мог.