И солнце взойдет. Она

Сны вернулись и оказались удивительно беспощадны. Отныне Рене сама вскрывала грудину и перебирала порванные на куски органы, пока по секционной эхом носилось её истеричное:«Я хочу, чтобы ты сдох!»Она пыталась затыкать уши, пробовала даже сбежать, но дверь всегда была заперта. Ей будто бы намекали, что слов не вернуть, как не отменить приближающихся последствий. Похоже, какие-то ржавые шестерёнки начали свой разбег и упорно приближали личный конец света. Рене не знала, почему в голове роились подобные мысли. Она просто чувствовала.

Такой же необъяснимой оставалась возникшая ещё в Женеве иллюзия чужого взгляда. Она то становилась чуть тише, то немного ярче. Иногда, когда от безделья хотелось бросаться на стены, до Рене доносились отголоски раздражения или усталости, пару раз даже мучила мнимая головная боль, но больше ничего. Ни вперёд, ни назад, будто какой-то невидимый друг поселился у неё в голове. Странно, обычно эту стадию проходят ещё в пубертате. Однако с каким-то смирением Рене записала эти странности в копилку собственного сумасшествия. Право слово, от такой работы не тронется только святой.

Она бы покривила душой, сказав, что жить в Гаспе было удивительно увлекательно. Быт этого полуострова обладал размеренностью глубокой провинции. Несмотря на третье тысячелетие, новости сюда долетали с большим опозданием, и все разговоры вертелись вокруг улова да редких туристов. Здесь ничего не происходило. Абсолютно. Рене ездила на работу на старом автобусе, отсиживала положенные часы, а потом шла в пустой дом, где не было даже картин. Голые стены и сквозняки.

Ей ничего не хотелось. Она никуда не ходила. Её унылые будни проплывали в череде мелких задач и стандартных до академичности операций. Даже редкие странные случаи, вроде крючка в губе у какого-нибудь рыбака, не могли разогнать гадкой тоски. Вся жизнь Рене теперь состояла из монотонного существования и вечеров, когда поскорее хотелось лечь спать, чтобы не оставаться в глухом одиночестве. Дошло до того, что даже кошмары стали приятнее ежедневного существования. В них она хотя бы видела Тони, хотя на утро просыпалась с диким чувством тоски. Рене скучала. И Рене сожалела. Обо всём.

И если раньше работа хотя бы на время сглаживала муки душевные, здесь на такое не приходилось рассчитывать вовсе. Оборудование в этой больнице оказалось удивительно старым: у томографа то и дело ломались катушки, а выездной стол постоянно заедал где-то слева; не вовремя перегорали лампы в операционных светильниках; ну а в самом помещении было либо слишком уж жарко, либо до дрожи холодно.

В первые пару месяцев Рене ещё пробовала что-то изменить, терзала просьбами главного врача, ездила в местное министерство здравоохранения, но к декабрю поняла – смысла нет. Всем плевать. Здесь было тихо, как на дне Святого Лаврентия, откуда через день доставали новых утопленников. А потому она сосредоточилась на собственном хобби – тренировала никому не нужные навыки сшивать сосуды и нервы, и к Рождеству достигла такой удивительной точности, что, кажется, могла идеально соединить даже желе из больничной закусочной. На большее то всё равно не годилось. А потом на полуостров обрушились снежные бури, остановив и без того скучную жизнь в маленьком Гаспе.

Вечер Сочельника Рене встретила в большом кресле в самом углу ординаторской. Время приближалось к полуночи, но домой ехать не было смысла. Шторм, который зародился прошлым утром где-то в Атлантике, теперь скрыл под собой остров Ньюфаундленд, и за последние пару часов разошёлся в полную силу уже над Гаспези. Он бился в больничные окна, завывал в пустых коридорах и мигал перебоями света, вызывая неясное чувство тревоги. Дороги окончательно замело, и по словам едва добравшейся до работы одной из сестёр, Апокалипсис предполагал длиться три дня. Ещё два уйдут, чтобы очистить шоссе, так что на этой неделе никто из их смены может и не мечтать поспать дома. Как всё-таки хорошо, что она так и не завела ни цветов, ни собак, ни даже рыбок.

Рене вздохнула и повернулась к окну. Подсветка больницы располагалась как раз вокруг их этажа, и в лучах её белых прожекторов стеной стоял снег. Это было похоже на космос, каким его изображают в фантастических фильмах – куча звёзд, что слились в полосы. После целого дня на ногах безумно хотелось поспать, но Рене не могла. Проваливаться в кошмар на виду у скучавшего персонала было как-то неловко.

– Там есть свободная палата в конце коридора, – неожиданно раздался над ухом заговорщицкий шёпот. Рене подняла голову и посмотрела на Кэтти.

Эта операционная медсестра была из тех удивительных личностей, что могли достать несуществующее, уговорить неуговариваемых и одним сердитым взглядом заставить работать барахлившее оборудование. Своими ангельскими кудряшками и белозубой улыбкой она не оставляла равнодушным даже постоянно брюзжавших хирургов, но с той же лёгкостью могла хлопнуть ладонью по столу главы отделения.