И в горе, и в радости

В комнате ожидания было темно и слишком жарко, потому что большую часть пути от вокзала Паддингтон я пробежала, одетая в пальто, которое было слишком теплым для мая. Та же администратор сказала, что обычно ожидание может оказаться долгим, но доктор освободится всего через минуту. Что также, по ее словам, бывает очень редко. Я осталась стоять и играла в игру, которую когда-то придумал для меня отец: как бы я улучшила эту комнату, если бы мне разрешили убрать только одну вещь? Я убрала бы заметный ценник на упаковке цикламена – затем обернулась на звук открывающейся тяжелой двери, скользящей по толстому ковру. Из-за нее вышел мужчина в брюках молескин, белой рубашке и вязаном галстуке и сказал: „Здравствуйте, Марта, я Роберт“. Он крепко пожал мне руку, словно не допуская мысли, что она окажется вялой.

В кабинете он сказал мне сесть где хочется, а сам устроился в эргономичном кресле с более широким подлокотником с одной стороны, чтобы на нем помещался блокнот, открытый на пустой, не считая моего имени, странице. Я сидела и ждала, пока он его подчеркивал. Затем другой рукой он разгладил галстук, и я заметила, что его указательный палец профессионально обмотан очень белой повязкой. Он оставался прямым, отделенным от других его пальцев, свободным от использования.

Он поднял глаза и попросил меня начать сначала. Зачем я к нему пришла? И на мой ответ, который показался неинтересным, когда я его произнесла, – могу ли я вспомнить, когда впервые это почувствовала?

Циклон, волны вырастают до 2,5–4 метров или до 4–6 метров. Иногда благоприятно.

Я начала со дня моего последнего экзамена и закончила на половине девятого утра, когда вышла на улицу с пакетом мусора, а женщина, проходившая мимо и держащая за руки двух малышей, улыбнулась мне и сказала, что я выгляжу такой же усталой, какой она себя чувствует. Я стояла неподвижно, пока она не ушла, затем вернулась в дом с пакетом для мусора и зашвырнула его в коридор. Он ударился о стену и порвался. Я сказала, что его найдет Патрик, потому что я сейчас здесь, и просто уберет все: и спагетти, и яичную скорлупу – и как всегда, спустя столько времени, притворится, что это нормальное поведение для жен.

Роберт спросил меня, часто ли я бросаюсь вещами или делаю что-то еще, что мне не кажется „как вы выразились, нормальным“. Я рассказала ему о том, как подняла терракотовый горшок и разбила его о стену в саду. Я рассказала ему о том, что столько раз била телефоном о кухонную плитку, что осколки стекла попали мне в руку, что швырялась в Патрика феном, рассказала и о синяке, который у него потом остался, рассказала о том, как я специально въехала в металлическое ограждение на парковке, о том, как я стояла спиной к стене и снова и снова билась об нее головой, потому что так чувствовала себя лучше, рассказала о днях, когда я не могла встать, о ночах, когда не могла заснуть, о книгах, которые я растерзала, и об одежде, которую разорвала по швам. За исключением фена, ни один из случаев не был давним.

Я извинилась перед ним и сказала, что это совершенно нормально, если он не сможет придумать, как мне помочь с точки зрения медицины. Подумав, я сказала:

– Самое смешное, то есть не смешное „ха-ха“, а смешное-ужасное, заключается в том, что, как только все заканчивается и я чувствую себя нормально, я вижу последствия, разбитые кусочки тарелки в мусорном ведре или что-то еще, я думаю: „Кто это сделал?“. Я правда не могу поверить, что это была я.

Я рассказала ему о модных кризисах Ингрид. На меня особенно подействовало то, что он продолжал делать записи. Его милосердие: он вел себя так, словно в моих словах было что-то достойное его записей.

Он перевернул страницу в блокноте и спросил, какие диагнозы мне ставили предыдущие врачи.

– Мононуклеоз, клиническая депрессия, потом – это по порядку… – Я начала перечислять их один за другим, пока не решила, что ему наскучило, и издала короткий смешок. – На самом деле это большинство болезней из диагностического руководства по психическим расстройствам.

Я огляделась в поисках справочника психических заболеваний, который всегда лежал где-нибудь в кабинетах у врачей, которых я встречала. Это превратилось в унылое подобие игры „Отыщи Уолли“ – пытаться обнаружить кроваво-красный корешок на полках с руководствами по психиатрии и названиями, которые казались намеренно угрожающими. Но его нигде не было. Я почувствовала еще один прилив благодарности, когда обернулась и увидела, что он ждет меня.

– Больше всего мне интересно узнать, какой диагноз вы сами себе поставили, Марта.

Я сделала паузу, как будто мне нужно было подумать об этом.

– Что я не умею быть человеком. Кажется, мне труднее дается быть живой, чем другим людям.

Он сказал, что это интересно.

– Но, судя по тому, что вы пришли сюда сегодня, вы также, должно быть, думаете, что этому есть медицинское объяснение.

Я кивнула.

– И что бы вы назвали в таком случае?

Я сказала: