«И вечной памятью двенадцатого года…»

Русская литература пореформенной эпохи 1860-х гг., когда все общественные силы аккумулировались в решении общенациональных вопросов, не случайно обращает свой взор к событиям Отечественной войны 1812 г. и последующих десятилетий. Эта война вошла в каждый дом, в том числе и в семьи писателей середины века. Так, в период противостояния русского народа армии Наполеона отец писателя Ф. М. Достоевского Михаил Андреевич Достоевский служил военным врачом, Николай Ильич Толстой (отец Л. Н. Толстого) стал подполковником гусарского полка, кирасир Сергей Николаевич Тургенев (отец И. С. Тургенева) был ранен в Бородинском сражении и за храбрость награжден Георгиевским крестом. Семейные воспоминания отражали вхождение эпохи 1812 г. в личную жизненную историю, составляющую историю всеобщую.

Споры о путях «грядущего общественного пересоздания», о взаимоотношениях «отцов и детей», интеллигенции и народа, России и Запада, рост чувства личного самосознания занимали все просвещенные умы пореформенного времени. Эти первостепенные вопросы приводят в русской литературе к всплеску исторических жанров, художники стремятся уловить исторические закономерности развития общества (роман-эпопея Л. Н. Толстого, драматическая трилогия А. К. Толстого, исторические хроники А. Н. Островского и т. д.). Но все же на страницы произведений шестидесятых годов война 1812 г. входила чаще не в качестве непосредственного объекта изображения, а в виде ассоциативного фона, благодаря чему осмысление современной действительности выводило читателя к решению глобальных вопросов культурно– исторического развития России. Например, как известно, фигура Наполеона, ставшего кумиром миллионов, занимала одно из центральных мест в философских размышлениях Ф. М. Достоевского о свободе личности и границах этой свободы, что наиболее зримо воплотилось в великом пятикнижии писателя.

Внимание И. С. Тургенева к героической эпохе прошлого обнаруживается, например, в том, с какой сосредоточенностью он знакомится с выходящими в шестидесятые годы отдельными частями «Войны и мира». При всей неоднозначности отношения к толстовскому роману, в частности, не соглашаясь с художественно воплощенной философией истории и отрицая «психологическую возню» как мономанию писателя, Тургенев восхищенно признается в февральском письме 1868 г. к Борисову: «Но со всем тем – в этом романе… такая жизненность, и правда, и свежесть – что нельзя не сознаться, что с появлением “Войны и мира” Толстой стал на первое место между всеми нашими современными писателями. С нетерпением ожидаю четвертого тома»[203].

Ассоциативный фон «Отцов и детей» И. С. Тургенева включает в себя немало сигналов, втягивающих в романный хронотоп эпоху героического прошлого России начала века[204]. Это позволяет увидеть не только столкновение настоящего и прошлого, но и общность устремлений «отцов и детей», расширить границы темы взаимоотношения поколений до парадигмы «дети – отцы – деды».

Героическая эпоха вводится автором с первой страницы романа. Из предыстории мы узнаем, что отец братьев Кирсановых, «боевой генерал 1812 года… всю жизнь свою тянул лямку, командовал бригадой, потом дивизией»[205]. Петр Кирсанов, вероятно, не входил в число передовых представителей своего времени, но Василий Иванович Базаров, знавший его не понаслышке, признает: «очень почтенный был человек, настоящий военный» (с. 110). Примечательно, что этот «настоящий военный» был уволен «в отставку за неудачный смотр» в 1835 г. (как известно, Николай I больше заботился о внешней стороне военного дела: парады, маневры, муштра). После отставки Петр Кирсанов так и не смог «вжиться» в пустое светское существование николаевской России: «Он нанял было дом у Таврического сада и записался в английский клуб, но внезапно умер от удара». Вскоре «за ним последовала» и жена, Агафоклея Кузьминична, принадлежавшая к числу «матушек-командирш»: «она не могла привыкнуть к глухой столичной жизни; тоска отставного существования ее загрызла» (с. 8).

Память о боевом прошлом Петра сохранилась и в приметах быта кирсановской усадьбы: в комнатке Фенечки находим «стулья с задками в виде лир», которые «были куплены … покойником генералом в Польше во время похода». Еще более энергично эпоха вливается в роман благодаря фотографиям на стене: рядом с явно «неудавшимися» снимками Николая Петровича и Фенечки автор обращает внимание на другое изображение: «Ермолов в бурке» «грозно хмурился на отдаленные Кавказские горы» (с. 37). Появление портрета Ермолова в кирсановском доме не случайно. Очевидно, генерал Кирсанов служил под началом этого прославленного военачальника в южной армии. Доказательство тому и тот факт, что оба сына Петра Кирсанова – Павел и Николай – родились «на юге России» (с. 7).