«И вечные французы…»: Одиннадцать статей из истории французской и русской литературы

Самовлюбленности надменная печать,
Упорство в том, чтоб зла кругом не замечать,
И пребывание в доверии беспечном

[Мольер 1987: 458].

Конечно, те наши добрые приятели, что аплодировали сами себе после представлений на сценах очень маленьких театров, неправы, однако нужно признать, что за спиной у них все-таки были кое-какие триумфы; но ведь есть нынче и такие беспокойные умы, которые еще только ищут Маренго и Аустерлиц для современной словесности133. Между тем если что и может помешать этим светилам взойти на литературном небосклоне, так это, пожалуй, именно их привычка праздновать победу, которую они еще не успели одержать. Когда мы, скучные резонеры, проповедуем, что все открытия уже сделаны, мы избавляем таланты от необходимости искать новое. Однако если новая школа покамест изобрела только Шекспира, Шиллера и Ронсара, скромность советует на том и остановиться134.

Иные устарелые умы не способны также убедить себя в том, что потешать ученую Европу, всякий день ниспровергая наших старых поэтов и клеймя их узурпаторами, есть дело благое. Иностранцы и без того охотно унижают творцов нашей славы; англичане, например, без зазрения совести отрицают достоинства «Гофолии» и «Налоя»135 и утверждают, что бедная галльская нация не создана ни для эпопеи, ни даже для лирики136: наше ли дело доставлять им аргументы и доказательства? Если мы станем ниспровергать сами себя, что от нас останется? Неужели те недавние сочинения, которые настолько лишены естественности и какого бы то ни было смысла, даже поэтического, что, прочтя их, поневоле задаешься вопросом, кто сошел с ума, автор или читатель? Или же хвастливые победные фанфары, заменяющие победы на поле брани? Или же овации вместо завоеваний, предисловия вместо книг? Поистине, наша литература уподобится вскоре тем хрупким доскам и лживым тряпкам, которыми архитекторы укрывают недостроенные части здания. Наши загадочные шедевры, логогрифы без разгадки, бессмыслицы из нескольких страниц, на которых строки не имеют меж собой никакой связи, кроме схожести окончаний, – все эти ребяческие шалости могут вызвать только смех и слезы, но никак не восторг. Читателю остается щипать себя и спрашивать, спит он или бодрствует; а убедившись, что все дело происходит наяву, говорить о поэзии то же, что Брут о добродетели137.

Отчего же наши будущие великие люди желают воздвигать свое царствование лишь на трупах других авторов? и что это за славные творцы, которые не в силах снести чужой славы? Тревога – признак нечистой совести. Желать, чтобы некая элегическая династия, едва взойдя на престол, тотчас сделалась старейшей в мире, – значит мечтать о узурпации. Истинный талант не покушается на таланты собратьев. Неужели ни один из новоявленных тиранов не может удовлетвориться газетными похвалами своих сеидов и должен непременно довершить свой триумф глумлением над мирными покойниками? Неужели всякий Неизвестный должен превратить своего Матанасия в Зоила138? Все партии уже оценили по достоинству тех спекуляторов, которые три десятка лет назад прошлись по Европе, разрушая величественные здания, уродуя статуи, стирая с лица земли памятники, стоящие на площадях; можно ли вообразить, что они отнесутся более снисходительно к спекуляторам, разрушающим памятники поэтические, к этим, как мы назвали их в другом месте, членам литературной черной банды139?

Страсть крушить все великое, что взрастила родная земля, гнев ребенка, кусающего груди кормилицы, – верный признак упадка литературы. Тому, кто твердит о своих юных летах, не пристало вести себя как дряхлый старик! Надругательство над Эсоном140, попытки оскопить гениев древности еще никому не придавали сил. В Византии тоже имелась целая толпа гениев, которые швыряли в предшественников примерно такие же камни, какими мы нынче замахиваемся на Расина, и что есть сил злословили о старом Риме. Эти великие люди сочиняли поэмы об искусстве ловить рыбу, о лесах, об охоте; звали их, если мне не изменяет память, Немезиан, Гратий, Кальпурний и проч.; имена всей этой братии известны лишь педантам141.

Мы сказали, что один приятель своими похвалами желает удружить другому; но так ли это? Не вернее ли будет сказать, что наши лисицы и вороны на самом деле оказывают друг другу дурную услугу? Разве те знатоки, которые упивались каскадами дифтонгов142, не понимали, что бросают своих последователей прямо в воды Ниагарского водопада? Разве те, кто, приняв за чистую монету шутки иных Печальников, восторгались пресловутыми воскресными желтыми лучами,

Что в этот день желтей, чем были всю неделю, —