«И вечные французы…»: Одиннадцать статей из истории французской и русской литературы

В начале 1870‐х годов не все уже точно помнили их настоящий источник. В 1870 году Владислав Мицкевич, сын великого поэта, комментирует книжное издание журнальных статей отца, в одной из которых (первая публикация 7 мая 1849 года в газете «Tribune des peuples») Мицкевич-старший восклицает:

Все помнят ту комическую пьесу, персонаж которой в критический момент восклицает: «Спасаем кассу!» Эти два слова «спасаем кассу» лучше самых пространных комментариев выражают сущность орлеанизма [Mickiewicz 1870: 288–289].

Владислав Мицкевич чувствует необходимость пояснить эту ссылку на комическую пьесу, но ошибается в ее идентификации. Он утверждает, что имеется в виду пьеса «Робер Макер», потому что в ней Фредерик Леметр, «великий актер, любимый пролетариями», выступал в гриме, напоминающем короля Луи-Филиппа [Mickiewicz 1870: 288]. Ошибка отчасти понятна: «Робер Макер» (1834) Сент-Амана, Антье и самого Фредерика Леметра – это знаменитая пьеса про алчного героя-авантюриста, вора и убийцу, который неизменно заботится прежде всего о спасении собственной «кассы», и делает это более чем современным способом: учреждает акционерное общество для защиты от воров и обворовывает своих акционеров185. Тем не менее слов «Спасаем кассу!» в пьесе «Робер Макер» нет.

Есть они в другой пьесе, в свое время тоже пользовавшейся огромным успехом. Она была впервые поставлена в 1838 году – том самом, когда Владислав Мицкевич только появился на свет, поэтому помнить ее он был, что называется, не обязан. Однако многие другие люди, как станет ясно из дальнейшего, помнили отдельные фразы из нее на протяжении всего XIX века.

Эта пьеса – комедия-парад Теодора Дюмерсана и Шарля Варена «Паяцы» (Les Saltimbanques); премьера ее состоялась 25 января 1838 года на сцене парижского театра «Варьете». Сюжет пьесы чрезвычайно прост и не слишком оригинален: труппа уличных актеров под предводительством паяца Бильбоке (его играл знаменитый комик Одри) демонстрирует свое искусство, спасается от преследования кредиторов и ищет отца одной из артисток, акробатки Зефирины. Кончается все, разумеется, хорошо и счастливо: настоящим отцом сироты оказывается обожающий ее приемный отец (тот самый Бильбоке), а богатый «капиталист» поневоле дает согласие на брак своего сына с акробаткой, в которую тот страстно влюблен. Но источник очарования этой пьесы кроется, конечно, не в сюжете, который в жанре «комедии-парада» или ревю всегда второстепенен и нужен только как предлог для каламбуров и лацци, а в фигуре главного героя, возглавляющего труппу паяцев. Он – воплощенный тип обаятельного и никогда не унывающего плута-авантюриста. На это намекает уже самое его имя, которое по-французски означает не только известную игру (шарик, прикрепленный к палочке, который нужно забрасывать в чашечку), но также и куклу, которая всегда становится на ноги (сейчас привычно ее название «ванька-встанька» или «неваляшка», но французско-русский словарь Н. П. Макарова в 1870 году называет ее «прыгунчиком»). Так вот, первое свойство Бильбоке – он настоящий «прыгунчик» и никогда не отчаивается, поскольку верит, что из всякого, даже самого неприятного положения можно найти выход, и не страшно, если этот выход будет не вполне законным. Когда один из членов труппы, паяц Гренгале (имя тоже значимое, в переводе паяца следовало бы назвать Слабосильный или Слабохарактерный) спрашивает у него про забытый «капиталистом» сундук: «Этот сундук наш?» – Бильбоке без малейшего сомнения отвечает: «Должен быть наш». Но когда владелец требует сундук назад, так же охотно его возвращает (впрочем, и это не без выгоды для себя).

В тупик Бильбоке поставить очень трудно. Например, ему нужно объяснить новоявленному члену труппы (но вовсе не артисту), что тот должен играть на тромбоне, и между ними происходит такой диалог:

Бильбоке. Ты будешь играть на тромбоне.

Состен. Да я не умею.

Бильбоке. Но ты же играешь на скрипке!

Состен. Это не одно и то же.

Бильбоке. На тромбоне играть еще легче, нужно только дуть; и вообще ты будешь выдувать только одну ноту, все время одну и ту же, и те, кто любит эту ноту, придут в восторг [Saltimbanques 1838: 17]186.

А когда в начале пьесы тот же юноша Состен утверждает, что Бильбоке лжет, суля вырывание зубов без боли, тот не моргнув глазом отвечает: «Чистая правда. Лично я никакой боли не испытываю» [Saltimbanques 1838: 5].