«И вечные французы…»: Одиннадцать статей из истории французской и русской литературы

Между тем современники, присутствовавшие при первоначальном триумфе «Паяцев», ценили главного героя комедии-парада не только за его остроумные реплики. Например, Теофиль Готье в газете «Presse» 30 декабря 1839 года ставит Бильбоке в один ряд с такими мировыми типами, как Дон Кихот или Дон Жуан, а главное, видит в нем один из двух главных типов своего времени, «величественное подобие Робера Макера» (того самого, которому, как мы видели, Владислав Мицкевич приписал фразу про спасение кассы). Значение Бильбоке как типа подчеркивает и Банвиль в процитированной выше статье, причем значение это кажется ему таким важным, что он применяет к герою «Паяцев» знаменитую строку из «Поэтического искусства» Буало («Затем пришел Малерб…»), подставляя на место Малерба Бильбоке («Явился Бильбоке…»).

Очень подробный комментарий этот тезис о Бильбоке как типической фигуре получил в уже упомянутой статье Неттмана в «Семейной неделе». Ее автор видит в Бильбоке не просто персонажа комедийной безделки тридцатилетней давности, но законченный тип, своеобразного «героя эпохи», «фокусника и шулера, возведенного на высшую степень своего развития». Неттман рассказывает анекдот про некоего академика, который якобы сказал Дюмерсану: «Вы сочинили не просто водевиль, вы сочинили главное произведение эпохи; Гомер написал „Илиаду“, Вергилий написал „Энеиду“, а вы создали „Паяцев“ и Бильбоке» [Semaine des familles 1866: 451–452]. Нынешнему читателю эта фраза кажется вызывающим парадоксом; нам не менее трудно увидеть в Бильбоке тип, достойный упоминания рядом с Гомером и Вергилием, чем угадать, как именно Одри произносил со сцены коронные фразы Бильбоке. Но для людей середины XIX века ничего парадоксального в такой трактовке не было.

Неттман, впрочем, ставит Бильбоке в один ряд не только с Гомером и Вергилием, но также с Робером Макером и с Вотреном – страшным каторжником, которого Бальзак вывел в двух романах и в одной пьесе, однако подчеркивает его отличие от этих двух грабителей и убийц:

Подобно Роберу Макеру и Вотрену, Бильбоке – это тип. Вотрен— зловещий негодяй, Робер Макер – глумливый мошенник, злоумышленник, у которого на устах шутки, а на руках кровь. Бильбоке же не зол, он принадлежит к многочисленному племени людей с нестрогой моралью, которые не очень четко различают свое и чужое [Semaine des familles 1866: 451].

Иначе говоря, Бильбоке – плут и авантюрист, но, в отличие от Робера Макера, никому не делающий зла. Между прочим, именно это позволило трем литераторам: Морису Алуа, Таксилю Делору и Эдмону Тексье – сделать Бильбоке повествователем, от лица которого написаны трехтомные «Мемуары Бильбоке» (1854) – род обозрения современной политической и литературной жизни, в котором авторы эксплуатируют не «корыстолюбивую», а авантюрную сторону этой фигуры192. Однако чаще вспоминалась как раз первая сторона, сконцентрировавшаяся именно в возгласе «Спасаем кассу!». Даже из приведенного выше перечня (далеко не исчерпывающего) тех контекстов, в которых оно употреблялось в течение XIX века, видно, что первоначальная игра на двух значениях забылась. О барабане помнили только специалисты, большинство же авторов и читателей видели в этом возгласе не что иное, как выражение эгоизма и корыстолюбия. «Спасаем кассу!» – восклицание человека, который более всего интересуется сохранением собственного кошелька. Именно в этом значении употребил их и переводчик «Капитала» Жозеф Руа.

Мы не знаем, видел ли сам Руа пьесу «Паяцы». Он родился и вырос на юго-западе Франции, в департаменте Жиронда, в год парижской премьеры ему было восемь лет, затем он занимался серьезными вещами: переводил Фейербаха, писал статьи в газеты в прогрессистском духе, неугодном властям Второй империи, за что в 1863 году поплатился штрафом и двухмесячным тюремным заключением [Marx 1993: XIV]. Очень возможно, что о первоначальном буффонном значении фразы «Спасаем кассу!» (когда под кассой подразумевался барабан) он не помнил. Зато в новом «антиэксплуататорском» значении фраза эта плавно и без всяких швов вставилась в текст Маркса, обличающий алчных капиталистов.

Точно так же мы не знаем, заметил ли эту вставку Маркс, хотя известно, что он читал и правил перевод Руа (что, как уже было сказано, обозначено на титульном листе). Более того, в «Послесловии к французскому изданию», датированном 28 апреля 1875 года, Маркс, несмотря на упомянутые выше претензии к Руа, указал, чем он обязан его переводу: