И время остановилось

Сидя в кресле у камина, Леандр счел нужным просветить дочерей насчет «двуличия» некоторых артистов.

– Я таких знаю – регулярно ездят петь в Германию, развлекают солдат, а сами у себя дома прячут евреев. Насчет Пиаф не скажу, но, говорят, она использует свои связи, чтобы добывать фальшивые документы. Всякое может быть. Между прочим, когда я пел, в зале сидели боши… И, кстати, родители Мадлен тоже были.

При упоминании о бывшей подруге сердце Аурелии кольнула легкая грусть – так бывает, когда вспоминаешь счастливое, но ушедшее детство.

– Похоже, они по-прежнему умеют обзаводиться нужными знакомствами, – едко бросила она.

– Увы. Аресту Жакоба они откровенно обрадовались. У меня даже было чувство, что они пытаются вызнать у меня хоть что-нибудь про Ариэль. Хорошо хоть сумел убедить их, что понятия не имею, где она.

– Да им-то какая разница? – проворчала Аурелия.

Наклонившись к очагу, чтобы поворошить угли, Леандр негромко сказал:

– Гестапо отваливает доносчикам по две тысячи франков в месяц. Уверен, родители Мадлен не последние, кто греет на этом руки.

– Мрази! – процедила Мари сквозь зубы. – Ни стыда у них, ни совести!

– А что поделать! – вздохнул Леандр, раскрывая томик «Графа Монте-Кристо». – На войне люди показывают свое истинное лицо.

Оставив отца за чтением, Аурелия отправилась приглядеть за рагу, которое тушилось на кухне. Но на полпути замерла, услышав встревоженный шепот сестры:

– Про Рольфа что-нибудь разузнал?

Леандр так же тихо ответил:

– Ничего конкретного. Только то, что у него важный пост в немецкой тайной полиции. Но ты не волнуйся, он не во Франции.

– Легко сказать – не волнуйся! Доминик все-таки мой ребенок.

Аурелия зажала рот рукой, подавив вскрик изумления. Кинулась на кухню, захлопнула дверь, чтобы спокойно все обдумать. Сказанное Мари не укладывалось в голове! Ведь у сестры только один ребенок – Луи. Если только… Вдруг не Готье отец мальчика? Да нет, быть не может – Луи родился больше чем через девять месяцев после их свадьбы. Выходит, есть только одно объяснение: до мужа у Мари был другой мужчина. Но при чем тут этот Рольф, которого она так боится? И главное – где же Доминик?

* * *

В феврале, пока немцев били под Сталинградом, проверки и облавы участились. Каждый вечер Аурелия и остальные, усевшись в зимнем саду при свете зеленой библиотечной лампы, слушали лондонские новости. Бошам порой удавалось забить помехами эфир, но после девяти вечера все-таки проходили закодированные сообщения. «Комета снова пролетит мимо», – доносилось из приемника. Или: «Аббат нервничает». За этими фразами скрывались данные о выброске людей или снаряжения, об агентах или о грядущих арестах. Города страдали от нехватки продовольствия, и черный рынок расцвел пышным цветом. Листая старые фотоальбомы, Аурелия порой тосковала по прежней жизни, полной развлечений и выездов к лучшим кутюрье. Увы, от былой беззаботности не осталось и следа! Впрочем, она понимала, что ей еще повезло: на столе всегда есть еда, спасибо щедрым грядкам и курятнику Марселины. Их семья уж точно жила не хуже прочих. К тому же рядом Антуан – с ним было легче переносить этот чудовищный абсурд. Из-за строгих чиновничьих проверок ему пока не раздобыли фальшивые документы, но по вечерам они с Аурелией иногда прогуливались при луне – то вдоль берега, то полями.

Среди этих размеренных будней, полных тревог и мелких радостей жизни, Чик-Чирик как-то раз, в начале марта, решил устроить танцы после очередного собрания. Режим Виши официально запретил подобные сборища, но десятую годовщину свадьбы Томаса и Соледад он твердо вознамерился отпраздновать. С чердака притащили граммофон, стулья отодвинули к стенам. Сыновья Чик-Чирика, девятнадцати и двадцати лет, встали на часы в конце улицы – караулить немецкий патруль. Желающих развлечься набралось больше десятка. Не желая лишать дочерей танцев, Леандр забрал Луи домой пораньше, чтобы уложить спать. В зале царило веселье. Почтальон, спев «La Chanson du maçon»[53] Мориса Шевалье, довел всех до колик. А Жюльен поставил джазовую пластинку сестер Эндрюс, раздобытую невесть где. Раскрасневшиеся, с горящими глазами, Антуан с Аурелией в компании друзей отплясывали под «Don’t Sit Under the Apple Tree»[54]. Деревянные подошвы девичьих туфелек весело стучали по каменному полу, а Жозетт вихрем носилась меж столов с кувшином перно. Смех клокотал в груди жарким огнем. В этот вечер все радовались, ненадолго позабыв об опасностях и не думая о далеких влюбленных, о потерянных друзьях и разлученных семьях. Все, что имело значение, – это мимолетное счастье сегодняшнего дня. Запыхавшись, Аурелия плюхнулась рядом с сестрой, которая больше часа о чем-то толковала с Соледад и Томасом.

– А ты чего не танцуешь? – спросила она.