И время остановилось

– Знаешь, порой вся эта война кажется почти нереальной, – прошептала она. – Оглянись: ручеек такой безмятежный, природа живет своей жизнью… А между тем мир перевернулся с ног на голову. Но ведь вот она – красота. Прямо перед нами.

На лице Антуана заиграла улыбка.

– Потому мне тут и нравится. Как будто чувствуешь дуновение вечности.

Сама того не замечая, Аурелия горько вздохнула.

– Вечность… Сейчас это слово потеряло всякий смысл.

Антуан нежно приподнял ее за подбородок. Глядя ей в глаза, он прошептал самое нежное из обещаний:

– Вечность – это мы с тобой, мой ангел.

Аурелия на миг утонула в его глазах, таких темных и пылающих одновременно. Да что там вечность в сравнении с ее любовью к нему!

Очарование мига разрушил приближающийся топот. Антуан напрягся, готовый сражаться, обороняться. Но это примчалась Мари – раскрасневшаяся, со сверкающими глазами. В руке она победно сжимала письмо.

– Он возвращается! – выкрикнула она. – Готье возвращается!

Аурелия, позабыв о босых мокрых ногах, вскочила и кинулась к сестре, заражаясь безудержным счастьем.

– Правда?! – воскликнула она, чуть не поскользнувшись в траве. – Господи, Мари! Это же чудо!

Добрая весть вскоре подтвердилась. Прохладным октябрьским днем Готье прибыл на вокзал Шатору – тот самый, где пятью месяцами ранее бурно приветствовали маршала Петена. Муж Марселины, Нестор, тоже оказался в числе освобожденных пленных. Оба мужчины – у обоих на лицах печать жестоких условий содержания и изнурительного труда – вернулись в Шатийон под ликующие крики детей.

Белокурые локоны Мари подрагивали от волнения, она надела самое нарядное платье – встречать любимого мужа. А Луи, гордый как никогда, всем рассказывал, что его отец – герой и силач, который выжил в Германии. Готье не верил глазам: как же вымахал сынишка! Он оставил семилетнего малыша, а тут – рослый красавец-мальчуган, которому уже идет одиннадцатый.

В Ла-Шемольер Нестор тоже прослезился: после трех с половиной лет разлуки крошка Аннетт превратилась в чудную двенадцатилетнюю девочку. Волосы до талии, в голубых глазах светится ум. Узнав от Марселины о Дине, он не сказал ни слова против. Но хранить в доме оружие для партизан отказался наотрез. Почти каждую ночь Нестора будили кошмары, и теперь он мечтал лишь снова возделывать землю и наслаждаться семейной жизнью. Никто не посмел его упрекнуть.

Готье вернулся на почту – и без колебаний присоединился к Сопротивлению вместе с родными. Теперь он, в частности, перехватывал доносы. Людей, на которых писали кляузы, пытались предупредить и спрятать. А письма доставлялись по адресу – чтобы не выдать подполье.

Мари будто расцвела. Лицо вновь осветилось девичьей свежестью, от нее исходило самое настоящее сияние. У Аурелии порой сжималось сердце, особенно вечерами, когда она видела сестру с Готье: обнявшись, они читали в гостиной «Унесенных ветром». Как бы ей хотелось так же свободно и открыто любить Антуана! Но с тех пор, как он сделался связным между партизанскими отрядами, его отлучки участились. И Аурелия снова и снова изводилась – а вдруг его пристрелят где-то вдали от нее? Однако на рождественском ужине Антуан сидел рядом, и это было для нее лучшим подарком. Аурелия вновь поверила: пусть будущее туманно, пусть война сеет ужас – но та вечность, которую ей обещал Антуан, еще может стать явью.

32

Март 1944 г.

– У тебя все еще жар, – заметила Аурелия, войдя в спальню отца.

Леандр с досадой отмахнулся. Он, обычно никогда не болевший, вот уже пять дней маялся гриппом, прикованный к постели, хотя должен был ехать в Париж. Февральские морозы и дувший вторую неделю северный ветер вперемешку со снегом все же взяли свое и подкосили его крепкое здоровье.

– Ничего, еще дашь свои концерты, – попыталась утешить Аурелия. – Публика войдет в положение.

– Да я не о концертах печалюсь, – прохрипел Леандр. – Обещал же передать конверт для… сама знаешь для чего. Не поймут они.

Аурелия понимающе кивнула. Ей было прекрасно известно, что отец продолжает помогать парижскому подполью, когда наведывался в столицу. Сама она не была там с тех пор, как забрала Дину из квартиры на улице Ренн. Подумать только, прошло почти три года! Как же она скучала по довоенному Парижу – с шумными компаниями на террасах кафе, с танцами до упаду в монпарнасских кабаре, с беззаботным весельем и верой в завтрашний день! И вдруг, неожиданно для самой себя, она предложила:

– Давай я съезжу вместо тебя? Что-то потянуло на город посмотреть, развеяться.

С тех пор как директор школы урезал ей часы, она коротала дни за чтением и шитьем, но вскоре ей наскучило безделье. Снег и лютый холод отрезали дорогу к макизарам, и ей больше не удавалось наведываться к ним раз в две недели. Душа просила приключений и встряски.

Леандр только горестно вздохнул:

– Так и знал, что ты это предложишь. Лучше бы помалкивал.

– Ну что ты, папа. Буду предельно осторожна, только туда и обратно, чтобы ты не волновался.