Я, бабушка, Илико и Илларион

– Так я скажу тебе: кровь тебя привела ко мне, вот что! Кровь – великая сила, внучек!..

Больше в ту ночь они не обменялись ни словом. Ни о чем не думали, ни о чем не говорили.

Дед и внук спали счастливым сном…

Думала и говорила кровь. Но о чем думала и говорила кровь, об этом известно одному Богу!..

Hellados [146]

Перевод З. Ахвледиани

– Джемал – скрипка!

– Янгули – сопляк!

– Джемал – свинья!

– Янгули – паршивый грек!

– Джемал – гнилой!

– Молодец против овец!

– Осел!

– Мочалка!

– Хулиган!

– Тбилисский слюнтяй!

– Шени деда ватире[147], Янгули!

– Имана су ине простикаса инека[148], Джемал!

Янгули был сыном сухумского грека Христо Александриди. Тонкий, как щепка, широкоплечий, с прямым красивым носом, черными, как уголь, глазами и длинными, до колен, руками, четырнадцатилетний Янгули наводил ужас на всех сверстников в своем квартале. Дрался он как-то по-особому. Ему ничего не стоило отдубасить сразу двух-трех парней, не дав им даже шевельнуть рукой. Был он быстр и ловок, как кошка, и крепок, как кремень. Зимой и летом Янгули носил распахнутую на груди черную сатиновую рубаху.

Янгули с отцом жили на Венецианском шоссе, у реки Чалбаш. Матери своей Янгули не помнил – она скончалась рано. Все богатство Александриди состояло из крошечного огорода, коровы и серого ослика. Зарабатывали на жизнь, торгуя зеленью, молоком и мацони.

Янгули нигде не учился. Помогал отцу в хозяйстве, изредка развозил на ослике мацони по соседям. Все остальное время, предоставленный самому себе, он коротал на улице. У железнодорожного переезда подкарауливал возвращавшихся из школы мальчиков, обыскивал их карманы, извлекал оттуда табак и мелочь, блестящие цепочки и цветные карандаши. На другой день те же предметы по скидке продавал тем же ребятам, играл с ними на вырученные деньги и, обобрав незадачливых партнеров, возвращался домой с набитыми карманами.

Так продолжалось изо дня в день…

Четырнадцатилетний диктатор безраздельно властвовал над населением Венецианского шоссе и в том числе над моим двоюродным братом Кокой.

Одним словом, Янгули был признанным главарем квартала.

Наше знакомство началось осенью тридцать восьмого. Тетя моя Нина, привезя меня, осиротевшего, из Тбилиси, на второй же день отправилась вместе со мной к известной на весь Сухуми учительнице музыки Елене Михайловне Навродской и бросилась ей в ноги:

– Сжальтесь над сиротой! Мать водила его на скрипку… И вдруг – ни матери, ни скрипки… Возьмите его… Назначьте любую плату…

Навродская проверила мой слух, проэкзаменовала по чтению нот, осмотрела мои пальцы, пощупала мозоль под подбородком. Потом, поколебавшись немного, вынесла из другой комнаты скрипку и велела мне настроить ее. Тетя напряглась, забеспокоилась, но вздохнула облегченно, когда я неплохо справился с заданием.

– А теперь сыграй «Сурка» Бетховена! – Елена Михайловна уселась в кресло и приготовилась слушать. При упоминании Бетховена тетя расстроилась.

– Уважаемая Елена Михайловна, может, выбрать другого, поменьше композитора? – попросила она Навродскую, вытирая платком вспотевший лоб.

– Как, он не играет «Сурка»? – Брови Навродской удивленно взметнулись вверх.

Настала долгожданная, блаженная минута в моей жизни. Мне представлялась возможность раз и навсегда избавиться от жестокого музыкального ига, под которое я шестилетним ребенком подпал по воле матери и которое безжалостно давило на меня все эти годы. Стоило мне сейчас произнести одно-единственное магическое слово «нет!», и моим мукам пришел бы конец. Но… то ли умоляющий взгляд тети, то ли удивление Навродской, то ли честолюбие тринадцатилетнего мальчика, – какая-то неведомая сила заставила меня взять смычок и… комната наполнилась простой и гениальной мелодией «Сурка»…

Я закончил играть. Глаза тети были полны слез, а на лице Навродской сияла довольная улыбка.

Елена Михайловна согласилась…

Возвращаясь домой, у железнодорожного переезда мы увидели сидевшего на мостовой мальчика. Куском кирпича он щелкал орехи.

– Здравствуйте, Нина Ивановна! – поздоровался он с тетей.

– Здравствуй! – коротко ответила она.

– А где Кока?

– В школе, где же еще? Это ты, бездельник…

– А это кто?

– Не твое дело! – отрубила тетя, подтолкнув меня.

Янгули протяжно свистнул. Мы продолжили путь.

– Э-эй, скрипка!

Я удивленно оглянулся.

Сощурив один глаз и высунув язык, Янгули правой рукой водил по левой, подражая игре на скрипке. Я разозлился.

– Обезьяна! – крикнул я, пригрозив кулаком.

– Завтра загляни ко мне, дам дрова попилить! – расхохотался он.

– Ты не перестанешь хулиганить? – недовольно покачала головой тетя.

– Кто это? – спросил я.

– Грек он, Янгули. Отец его носит нам молоко… Чтоб ноги твоей не было рядом с ним! Хулиган… Днюет и ночует на улице.

Я еще раз оглянулся. Янгули щелкал орехи и вызывающе улыбался.

Тринадцатая школа, куда определила меня тетя, стояла за железнодорожным полотном, и потому мои встречи с Янгули у переезда стали неминуемы.