Я, бабушка, Илико и Илларион

– Ладно, иди сюда, погрейся! – Джоконда уступила Нателе свое место у камина, а сама подошла к столу, взяла книгу и начала:

– «Распоряжение». Рассказ Эгнате Ниношвили…

Долго рассказывала наша учительница про жалкое, голодное, бесправное существование гурийского крестьянства, про такую же голодную, несчастную жизнь его верного заступника – Эгнате Ниношвили. Она рассказывала так тепло и проникновенно, что мы не могли сдержать слез. Наши переживания достигли кульминации, когда уставший, голодный и холодный Кация Мунджадзе, посланный сельскими властями караулить железнодорожный путь, прилег вздремнуть и, боясь прозевать поезд, положил голову на рельс.

Дочитав до этого эпизода, учительница закрыла глаза и продолжала шепотом, наизусть:

«Положив голову на рельс, Кация спал… Сияла полная луна, озаряя небритое лицо Кации. В кустах сладчайшей трелью заливался соловей. Вот вдали показался поезд… Кации снится сон: он почувствовал приближение поезда, вскочил, взял ружье на караул, вытянулся… Подходит поезд – вагоны из чистого золота, и люди в них в золотых мундирах. Они сердито смотрят на Кацию – дескать, как ты посмел спать на посту!.. „Боже мой, – думает Кация, – сошлют, чего доброго, меня в Сибирь! Пропала бедная моя семья!..“ Колеса паровоза скользнули по рельсам, где лежал Кация, и продолжили свой бег…»

Учительница умолкла. Мы плакали навзрыд.

– А дальше? – спросил, глотая слезы, Сосико Гигинейшвили. Учительница, с трудом уняв дрожь в голосе, докончила рассказ:

«На рассвете путевой обходчик нашел на рельсах обезглавленный труп. Это был Кация Мунджадзе…»

Минут пять в классе длилось молчание. Потом учительница подошла к камину, подняла Нателу, села на свой стул и спросила:

– Есть вопросы, дети?

Вопросов не было – умер Кация, и все тут. Какие еще вопросы? И вдруг раздался голос Нателы:

– У меня вопрос, учительница!

– Говори!

Натела не спеша подошла к своей парте и спросила:

– Ежели у Кации оторвало голову, кто же рассказал про его сон?

Разразись в классе гром и молния и провались все мы в преисподнюю, Джоконда была бы удивлена меньше! И мы заржали так, что в окне зазвенели стекла. Натела села и стала удивленно оглядываться – дескать, что я такого сказала?

Когда класс унялся, учительница подняла покрасневшее лицо:

– Нижарадзе, встать!

Натела встала.

– Собери книги!

Натела собрала книги.

– Вон из класса!

Натела двинулась к двери.

– И чтоб глаза мои не видели тебя на моих уроках!

Натела вышла. Мы сидели притихшие и удивленные. Никто не ждал такого финала.

– Учительница! – встал я.

– Чего тебе, Нанадзе?

Я сам не знал, чего мне хотелось в ту минуту. Но я чувствовал, что, если сейчас не выскажу всего, что накипело в душе, – задохнусь. И я начал скороговоркой:

– Что же это вы, учительница… Что же это вы с утра отравляете нам настроение!.. Читаете нам про голод, несчастье, смерть, про отрубленную голову, про горе и слезы!.. Мало нам своих забот? Прочли бы этот рассказ сытым, довольным судьбой детям – пусть пожалеют бедняка Мунджадзе… А нам хватит и своего горя – войны, холода и голода!.. Да!.. И потом, если хотите знать, Нателу Нижарадзе вы выгнали совершенно напрасно! Вот так!

Я сел, еле переводя дыхание. И тотчас же встала учительница.

– Ты кончил, Нанадзе?

– Да, учительница!

– Все сказал?

– Да, учительница!

– Значит, Ниношвили тебе не нравится?

– Нет, не нравится!

– А кто тут ревел минуту тому назад? Не ты ли, Нанадзе? Или мне показалось?

– Потому он и не нравится, что заставил меня реветь!

– Собери свои книги, Нанадзе!

Я ждал этого, и книги мои были уже собраны.

– Закрой за собой дверь и догони Нижарадзе, она не могла уйти далеко!

Я вышел во двор. И вдруг мною овладело такое чувство, словно все это время я сидел в раскаленной пекарне, а потом кто-то вытащил меня оттуда и ткнул головой в снег.

Натела шла, опустив голову, не спеша. Я окликнул ее. Она оглянулась, остановилась.

– Выгнала меня! – сказал я с улыбкой.

– Слушай, Нодар, чего вы взбесились? Что я такого сказала? – спросила Натела грустно.

– Ну, знаешь… Задавать такие вопросы про писателя нельзя…

– Почему?

– Так. Нельзя!

– А если в рассказе получается неправдоподобно?

– Ну, может, про сон и вправду получилось не того… Но в общем-то все правдоподобно.

Натела пожала плечами.

– А тебя-то зачем она выгнала?

– А я сказал, что нечего читать нам рассказы про чужую нужду, когда у нас и своей достаточно! – Я гордо взглянул на Нателу. – Разве я не прав?

– Не прав, конечно! Наоборот, после этого рассказа у меня как-то стало легче на душе. Значит, были люди, которым жилось хуже нашего!

Ответ был настолько неожиданным, что я от удивления раскрыл рот…

Семь верст молча прошагали мы по снегу. Она не спрашивала, куда и зачем я иду, я не говорил – провожаю, мол, тебя. В этом не было ничего необычного ни для нас, ни для встречавших нас соседок. Про нас знало все село. Про то, что наша дружба – чистая и нежная – начало большой жизни, и больше ничего. Настал было однажды час, когда зловещая тень чуть не затмила свет двух пылающих сердец. Но тогда сам Господь встал в нашу защиту.

Была осень – теплая, солнечная, ядреная.