Я, бабушка, Илико и Илларион

– Да нет, на убитого он не похож!.. Вот винтовка… Ишь, как ее разворотило!..

– Это еще как сказать…

– Дважды он был у меня. Волновался… Говорил о птичке – мол, дурную весть она пророчит… Про морфий говорил, про какую-то женщину из борделя, не помню уж… Был взволнован – это точно…

– Неужели виноват сын?

– Про сына ничего плохого я не слышала. На медицинском он учится, вместе с моим…

– Вот-вот! Медицинский и есть, оказывается, гнездо разврата и жулья…

– А ты не верь глупой болтовне других!.. Твой-то учился в ГПИ, а угодил в тюрьму на два года за хулиганство!

– По недоразумению! У нас дело в кассации в Верховном, и скоро всем вам придется прикусить язык!

– Дай Бог!

– Не «дай Бог», а так оно и есть!

– Вот она – судьба человека… Говоришь с ним, думаешь – здоров, а он, оказывается, уже не жилец на этом свете…

– А это что за телеграмма на столе? «Я чувствую себя прекрасно»… К чему бы это?..

– Куда уж прекрасней! Никто и ничто больше его не побеспокоит…

– Видно, предчувствовал, несчастный, сына звал…

– Все! Погибла семья! Хоть облей дом керосином и подожги!..

– Эх, какой мужик пропал!

– Милиция идет! – сообщил кто-то шепотом, и во дворе наступила гробовая тишина.

Было уже темно, когда во двор Бедиа Чиквани прилетела Черноголовка. Она уселась на ветку ореха и жалобно прочирикала:

– Чирик, квист, чик-чик!

Откуда-то появилась вторая Черноголовка, подсела к первой и спросила:

– Чикот-чик, чит-чик, чика! – Кого ты разыскиваешь с утра?

– Чирик-чик, чик-чирик, чик! – Птенчика своего, с утра его нет!

– Чик-чук, чир, чр-р!.. – Не бойся, найдется твой птенчик! – успокоила вторая Черноголовка первую и улетела.

– Квист, квист, чирик, чирик, квист, чирик! – Где ты, детка моя, отзовись, где ты? – еще раз жалобно позвала птичка. Никто ей не ответил. Лишь издалека, с чужого двора донесся голос второй Черноголовки:

– Чик, чик, чир-чирик? – Нашла своего птенчика?

– Чир-р, чук! – Нет, не нашла! – ответила с плачем первая и улетела.

Никто не заметил ни прилета, ни разговора, ни улета черноголовок. Все были заняты собственным горем, собственными мыслями.

В распахнутые ворота Бедиа Чиквани вступала печальная ночь…

Не буди!

Перевод З. Ахвледиани

Прошлый сентябрь я провел в деревне.

Однажды воскресным утром ко мне зашел друг детства Митуша Маршания и уговорил сходить на речку – порыбачить. Вспомним, говорит, молодость!.. Через час-другой корзина была полна рыбой – усачи попались один крупнее другого!

Возвращаясь домой, мы свернули к колхозной конторе. На крохотной круглой площадке было многолюдно и оживленно. Я поздоровался с соседями, перебросился с ними парой-другой слов и попросил табака. Табака, конечно, ни у кого не оказалось, – кто сейчас в деревне станет возиться с табаком?

– Я принесу табак, дядя, возьму у дедушки! – крикнул полуголый мальчуган и исчез, словно ящерица в расселине скалы.

В ожидании мальчика я подошел к стенду с фотографиями не вернувшихся с Великой Отечественной войны сельчан и невольно стал считать их.

Сто пятьдесят два молодых лица – наивных и удивленных, хмурых и улыбающихся, задумчивых и веселых, гордых и беспечных – глядели на меня со стенда. Одеты ребята были по-разному – одни в штатском, другие в военных гимнастерках. Некоторые фотоснимки были вырезаны из семейных альбомов и затем увеличены.

Я вглядывался в лица этих людей – ушедших и не вернувшихся, – и в памяти всплывали картины – живые, яркие, словно это было вчера.

…Даниел Басилия… Война застигла его за самым что ни на есть мирным занятием: взобравшись на японскую хурму, он собирал «изабеллу». Опорожнив полную корзину, почтальон Бакур пожелал Даниелу благополучного приземления и ушел. В поднятой наверх пустой корзине Даниел нашел повестку. На землю-то он спустился благополучно и на войну ушел с песней, да с войны так и не вернулся…

…Важико Центерадзе… На третье утро после свадьбы его с трудом выволок из дома, от молодой жены, секретарь партячейки колхоза Людвиг Квитаишвили. Ох и парень был Важико – горячий, веселый, неугомонный!

– Не убирай постель, Тухия! – крикнул он зареванной жене. – Набью морду Гитлеру и через два дня вернусь к тебе!

Не вернулся…

…Тамаз Джабуа… В то лето он перешел в десятый класс. Трижды его гнали из военкомата: «Не так уж плохи наши дела, чтобы забирать на войну неоперившихся птенцов… Катись отсюда!» Он сбежал на фронт. Аттестат зрелости был выдан… покойному Тамазу Джабуа. Теперь тот аттестат вместе с фотографией Тамаза висит в классе, где он учился. А мать его с тех пор не снимает траура…

…Цензор Челидзе, Барнаба Магулария, Миша Гогиберидзе, Ладико Антадзе, Бучута Каландадзе, Лео Поцхишвили…

– А это кто? – спросил я.

– Не узнаешь? – удивился Митуша.

– Нет, хоть убей, не могу вспомнить!

– Да ты что?! Ведь это Кукури, водовоз! – сказал обиженно Митуша и стал рукавом прочищать стекло над фотографией Кукури.

…Боже мой, как я мог забыть Кукури, брата Нателы!

– А где же его лошадь? Почему здесь нет фотографии его лошади?

Все, кто знал и помнил Кукури, заулыбались. Рассмеялся и я. Потом в памяти моей всплыл и сам Кукури. И щемящая тоска овладела мною…