Я, бабушка, Илико и Илларион

Я и Натела лежали навзничь в скошенной траве у берега Губазоули. Я читал ей стихи. И вдруг к нам пришло странное умиротворение. Сияющий солнечный венец озарял нас своим светом. Мы слышали дыхание друг друга и биение собственных сердец. И мир наш стал подобен чудесной сказке, наши веки сомкнулись, и дивный сон унес нас на своих легких крыльях…

Я раскрыл глаза и увидел над головой хмурое лицо колхозного сторожа Михако Аробелидзе.

– Что, парень, сгубил сироту? – спросил Михако, и голос у него дрогнул.

– Вы о чем, дядя Михако?

– Что здесь происходит?

– Спали мы, дядя Михако!

– И больше ничего?

– А что больше?

– Гм, так я и поверил!

– Клянусь мамой, дядя Михако!

– Поклянись своей совестью!

– Клянусь совестью!

– Значит, не будить ее?

– Не надо, дядя Михако!

Михако с минуту глядел на спящую Нателу, и лицо у него просветлело.

– Ангел, да и только, сукина дочь! – сказал он тихо.

– Точно, ангел, – сказал я.

Михако погладил меня по голове, улыбнулся и ушел.

У старой мельницы Натела вдруг остановилась и к чему-то прислушалась. Потом сорвалась с места и помчалась к деревне. Я еле поспевал за ней.

У развалин церкви царицы Тамар она вновь остановилась.

– Кукури… – прошептала она и, словно подкошенная, упала на землю.

Из деревни доносились душераздирающие вопли и причитания… Натела не плакала, не кричала. Она сидела с окаменевшим лицом и не двигалась. Я побежал в деревню, привел соседей. Не сумев расшевелить девочку, они подхватили ее на руки и понесли домой. Мать Нателы – с окровавленным, ободранным лицом – тупо взглянула на полуживую дочь.

– Пригляди за дочкой, не то умрет, чего доброго! – сказали соседи.

– Пусть умирает… Пусть сгинет солнце и обрушится небо… Нет моего Кукури…

Месяц Натела пролежала в постели. Потом отошла, встала, но в школу так и не вернулась.

С тех пор я один сидел за нашей партой.

– Пойдем, пожалуй, Нодар! Рыба протухнет! – Митуша взял меня за руку, встряхнул.

Я еще раз взглянул на стенд и зашагал за Митушей.

Да, не думал я, что воспоминания детства окажутся столь грустными…

Утром ко мне в комнату вошла двоюродная сестра.

– Там тебя спрашивает женщина.

– Пусть войдет.

– Я просила, не идет.

Пришлось спуститься во двор. У калитки стояла миловидная женщина лет сорока пяти с кошелкой в руках.

– Здравствуйте, уважаемый Нодар! – поздоровалась она.

– Здравствуйте! – ответил я и добавил ради приличия: – Пожалуйте в дом.

«Ну вот, – подумал я, – гостинец принесла, значит, теперь начнется: сына куда-то пристроить, кому-то позвонить, чего-то достать…»

– Нет, я на минуту к вам…

– Чем могу служить?

– Вы меня не узнали, уважаемый Нодар… – грустно улыбнулась женщина.

– Признаться, не узнал…

– Не думала я, что не узнаете…

– По-моему, мы не знакомы…

– Я – Натела, сестра Кукури Нижарадзе…

– Натела! – У меня разом ослабли колени, руки, голос. – Натела, – повторил я и опустился на бревно, – Натела, ты…

Она села рядом со мной и извлекла из кошелки банку…

– Вот. Это майский мед… Из собственных ульев… Чист, как янтарь…

– Спасибо…

– Слышала я, с сердцем у вас было неважно? Мед – лучшее лекарство… Про Кукури, говорят, спрашивали… Про его лошадь… Надолго к нам?.. Вы одни или… – Она говорила отрывисто, не поднимая головы, и голос у нее дрожал.

– Натела… Как ты живешь? – прервал я ее.

Натела вздохнула и пристально посмотрела на меня.

– Как видите, уважаемый Нодар… старею… А вы? Как у вас теперь со здоровьем?

– Я ничего, Натела. Ты расскажи про себя. Как ты, как… – Я запнулся.

– Да так, как полагается деревенской бабе…

– Ну а все же?

– Собираю чай, дою коров, ухаживаю за детьми, мужем…

– Ты вышла замуж?

– Я вышла замуж поздно, уважаемый Нодар… Теперь у меня четверо детей. Учатся они…

– А…

– Хороший человек, честный, трудолюбивый…

– Натела, зайдем же в дом!

– Нет, не стану вас больше беспокоить… – Она смущенно заерзала.

– Натела, вижу, что-то тебя беспокоит. Говори!

– Да. Вот принесла вам… Вы только не подумайте иначе… Вы теперь человек известный… И вам это больше пригодится… – Она протянула мне пожелтевший тетрадный листок.

– Что это, Натела?

– Это… Это стихи… Ваши стихи…

Я быстро схватил листок и… обомлел.

Ципнагварская Натела!
Меркнет свет с тобою в споре!
Ты – моя цицинатела[152]

,Ты – и радость, ты – и горе!..
Утонув в мечтаньях дерзких,
Губ твоих я чую сладость,
Как мне мил твой окрик резкий,
Ты – и горе, ты – и радость!

И я вспомнил – вспомнил живо, словно это было вчера, – как я, заимствуя без зазрения совести стихи у Галактиона, питал ими ненасытную нашу любовь…

– У меня есть и другие ваши стихи, но эти лучше всех…

– И ты никому их не показывала?

– Что вы! – удивилась она. – Как это можно – показывать другим написанные о тебе стихи!

– А детям?

– Ни детям, ни одной живой душе на свете!

К моим глазам подступили слезы.

– Натела, ты чудная женщина! Прости, что не узнал тебя… Теперь-то… Но теперь поздно, Натела!.. Прости меня…

– Вы ни в чем не виноваты…

– Натела!

– Да?