Я без ума от французов (СИ)

Хотя следующие дни разнообразием и не отличались. Цицеро не разговаривал с Тиерсеном, Тиерсен плюнул на попытки разговаривать с Цицеро (но из упрямства не переставал шутить над ним с Жаком и Одетт), и в небольшой съемной квартире в центре Парижа установилась тишина, которая даже оглушала немного своей непривычностью. Тиерсен понял, что скучает по голосу Цицеро, через пару дней, и настолько этого испугался, что даже прочел молитву на всякий случай. Прямо с зубной щеткой во рту и приспущенными домашними штанами. Конечно, ведь бывает, что необходимость помолиться застает человека в самые неподходящие моменты, но не отказывать же своим духовным позывам.

Но желание поговорить наконец-то, не свойственное обычно Тиерсену, не проходило, и он стал терпеливо дожидаться, когда Цицеро уснет, чтобы забраться к нему в постель и помириться по-быстрому, пользуясь его сонливостью. С этой целью Тиерсен упорно сидел в гостиной допоздна, стараясь не заснуть перед телевизором. Но Цицеро так же упорно сидел на постели с книгой, раздраженно поднимая взгляд каждый раз, когда Тиерсен пробовал зайти в спальню. Они так и спали, один – отключившись на диване, другой – сидя в обнимку с очередным приключенческим романом. Но у Цицеро была возможность поспать утром, до самого завтрака и еще полчаса в машине, а у Тиерсена не было. И все это могло бы грозить опасными последствиями, учитывая, что именно Тиерсену нужно было бросать в Цицеро ножи. Могло бы, если бы Тиерсен не решил быть более настойчивым, потому что проблем становилось слишком много: Цицеро уже неделю с ним не разговаривал, уже целую неделю они не высыпались и уже целую проклятую неделю у них не было секса.

На восьмой день молчания Тиерсен вошел в спальню очень уверенно, раньше обычного часа. Цицеро лежал спиной к двери, задумчиво перелистывая страницы, и даже не пошевелился, когда Тиерсен сел на другой конец постели.

– Меня уже задрало спать на диване, – честно сказал он. – Я вообще не понимаю, почему это делаю.

Цицеро ничего не ответил, только расправил книгу, всем видом показывая, что ему абсолютно все равно, где Тиерсен будет спать.

“Отлично”, – вяло подумал Тиерсен и, наскоро раздевшись, залез под одеяло, закинув руки за голову. И тут же вспомнил, почему спал в гостиной: молчание было напряженным, и Цицеро вовсе не собирался ни разговаривать, ни даже прекращать читать. И это стоило заканчивать. Тиерсен повернулся, кладя руку Цицеро на поясницу, и тут же подвинулся ближе, не дожидаясь никакой реакции.

– Это будет стоить того, даже если ты в меня выстрелишь, – шепнул тихо на ухо и зарылся носом в рыжие волосы, обнимая Цицеро за живот. Маленький итальянец легонько вздрогнул. Он не собирался поворачиваться, но – Боже – ему тоже очень хотелось. Хотелось секса вообще и своего Избранного в частности. Конечно, не так сильно, как самому Тиерсену – Цицеро не чувствовал особенного возбуждения днем, когда оставался наедине с собой или другими людьми, – но сейчас в этом была какая-то инстинктивная необходимость. Этот отвратительный мальчишка перекрутил однажды все мысли Цицеро о физической близости, полюбив его по-мужски, поцеловав со вкусом Франции, со вкусом коньяка, крепкого “Житана” и еще каким-то особенным – свежескошенной травы, теплой смолы и дикого желания. И Цицеро ничего не мог с собой сделать – ему хотелось Тиерсена, хотя других вроде и не хотелось уже, никаких мужчин точно, может быть, некоторых женщин, но не так уж сильно. А Тиерсена хотелось – будь он проклят целиком весь, со своими сильными и горячими объятиями и почти звериной настойчивостью, – да как назло так, что в паху все сводило. И пусть это не включало в себя “помириться”, но физические желания все еще превалировали над моральными. Хотя, конечно, неделя была мизерным сроком, они оба обходились без секса и дольше, особенно Цицеро, но одно дело – не иметь никого вообще, а другое – не касаться своего любовника, когда живешь с ним в одной квартире. И из-за всего этого Цицеро на самом деле был не слишком против, когда Тиерсен прижался к нему всем телом, когда гладил живот, ласкал грудь и потирал соски указательными пальцами, чуть пощипывая, когда одними губами целовал шею и волосы. Член у Цицеро быстро крепко встал, и маленький итальянец чувствовал, как начала подтекать смазка, и старался дышать глубоко и ровно, перечитывая одну и ту же строчку. Тиерсен упирался своим членом ему ровно между ягодиц, но не трогал там, изредка только задевал пальцами волосы на лобке, и слышал, как дыхание его итальянца чуть-чуть сбивалось от этого.