Я без ума от французов (СИ)

– О, значит, в этом году вы тоже поедете к Мотьерам? – она ярко улыбается. – Это правда хорошая новость. Неплохие деньги и возможность выпить и погулять в приличном месте. Так что… будет приятно увидеть тебя там, – ее улыбка немного меняется, становясь как будто более интимной. Цицеро с шумом кладет карандаш на трюмо и поднимается резко, быстро проходя к выходу, позвякивая бубенцами на вычурных сапогах. – Твой папочка сегодня опять не в духе? – Одетт немного снисходительно провожает его взглядом. – У него вообще бывает хорошее настроение?

– Иногда. Это долгая история, – Тиерсен только тяжело вздыхает.

Цицеро был обижен сразу на все. Хотя, конечно, сначала только на то, что по дурацкой легенде, выдуманной Тиерсеном, он должен был изображать его отца. И неважно, что так они могли выступать вместе без всяких ассистенток, неважно, что так Тиерсен мог быть довольно ласков с ним даже на публике, неважно, что у них было девятнадцать лет разницы, и вся эта история выглядела довольно правдоподобно. Тиерсен с готовностью рассказывал всем о том, как они “выступали” в Италии дуэтом, без особых проблем изображал северный акцент и все сокрушался, что его матушка уже не могла посетить их представления, и Цицеро обижался на него за это. Он не был настолько стар, чтобы быть годным только на роль какого-то вздорного папаши!

Но это было первой причиной. То, как, в общем-то, дружелюбный Тиерсен легко устанавливал контакт с людьми, тоже ужасно бесило Цицеро. Да, он соскучился по сцене и по игре, но он никогда не заводил друзей в таких местах и искренне удивился, когда Тиерсен после очередной репетиции отправился обедать с кем-то еще – кем-то другим, – а не с ним. Нет, конечно, Тиерсен позвал Цицеро с собой, но тому особенно не о чем было говорить с молодыми ребятами, которые смеялись над какими-то своими шутками, обсуждали новые фильмы и называли множество незнакомых ему имен. Цицеро почувствовал себя ужасно старым и за это рассердился на Тиерсена еще сильнее. Он думал, что они будут проводить время вместе, как всегда, обедать вместе, репетировать вместе, отдыхать вместе. Цицеро не уставал от общества Тиерсена, потому что говорил всегда больше сам, а тот был хорошим слушателем. Но, кажется, сейчас Тиерсену нравилось общаться с теми, кто больше подходил ему по возрасту. И Цицеро, сидя за столом со старшими членами труппы и уныло ковыряя вилкой разбухшую брокколи – “отлично прочищает желудок, именно то, что нам с вами нужно”, как сказала не слишком симпатичная клоунесса за сорок, – слушал не менее унылые разговоры о семьях, правительстве и погоде, которые, к его несчастью, понимал уже почти целиком, и периодически думал удавиться.

Но и это все можно было бы перетерпеть, хотя Цицеро и было очень обидно, в конце концов, это должно было скоро закончиться. Но вот то, как Тиерсен вел себя… Это терпеть было совершенно невыносимо. Цицеро знает, что он часто выглядит смешно или нелепо, он часто специально выглядит смешно. Он любит свой образ, любит, когда его принимают за дурачка, и с готовностью смеется над собой сам – это удобно, это всегда помогало избежать лишних подозрений и вопросов. А еще это легко лишает окружающих презумпции невиновности – в самом деле, смеяться над глупыми людьми грешно, и это очень страшный грех, по крайней мере, в классификации Цицеро. Но обычно он милостиво прощает и не догадывающихся об этом людей. Обычно. Иногда он сжигает их заживо, но не каждый раз. Но все-таки одно дело – другие люди, которых Цицеро вовлекает в свою игру, сам смеясь над ними, а совсем другое – его Избранный.

Нет, Тиерсен не обижал его намеренно, но и не упускал случая вместе с другими молодыми людьми посмеяться над своим неловким и несуразно одетым – он сам подбирал эту чертову одежду и говорил, что она ему нравилась! – “папочкой”. Тиерсен не ставил Цицеро подножек, не опрокидывал и не прятал его вещи, но иногда маленький итальянец слышал свое – другое свое – имя откуда-то из шумной компании и взрыв смеха после, а иногда Тиерсен замолкал, когда Цицеро проходил мимо, но и в его глазах, и в глазах всех остальных играли смешинки. И вот на это Цицеро был обижен сильнее другого. Его рассудительный и заботливый Избранный сейчас вел себя, как тупой мальчишка, и это было просто невозможно.

Но Цицеро кричал только один вечер, потому что Тиерсен совершенно искренне не понимал, что не так, и только улыбался, говоря, что их легенду не нужно воспринимать так серьезно и что он думает о Цицеро так же, как и раньше. И маленький итальянец чуть не задохнулся от невозможности объяснить, наверное, первый раз в своей жизни. И решил вовсе не разговаривать с Тиерсеном, раз так. И это было очень мучительно для них обоих, потому что Цицеро было абсолютно невыносимо так долго молчать, а Тиерсена очень устраивали те образы, которые у них сложились, но совсем не устраивало, что Цицеро на него злился. Но, как бы то ни было, пауза невозможно затягивалась, и если бы у них обоих было желание, то они могли бы расписать ее по дням.