Я без ума от французов (СИ)

– Ему бы только что-нибудь в меня побросать! – капризно кричит Цицеро, снова переключая внимание на себя. – Сегодня ножи, вчера топорики для рубки мяса, а на прошлой неделе это были вязальные спицы его бабушки! Ему совершенно нечего делать, только бы кидать разными штуковинами в безобидных демонов! День за днем, день за днем одно и то же! Эй, Слышащий-как-тебя-там, у тебя совсем плохо с фантази… Ай! – нож входит в ярко раскрашенное дерево довольно близко от его лица.

– Твоим речам не отвлечь меня, глупый демон! – говорит Тиерсен, и ему уже даже почти не хочется громко рассмеяться от этих слов, чем он грешил на их первых тренировках. Он расслабляется и больше не смотрит в зал, его работа не здесь, здесь он просто играет с Цицеро, как на арене, как в их подвале, как… всегда. Тиерсен легко бросает ножи, и прямо, и повернувшись спиной, изредка подходя и вырывая их из дерева, не слишком остроумно, но довольно артистично отвечая на бесконечные подколки Цицеро. Тот один раз тянется укусить его за подбородок, и это настолько интимно, настолько интимны эти капельки пота на его висках и его широкая безумная улыбка, что Тиерсен и думать забывает пока об их контракте. Он играет с Цицеро, и все остальное – лишь фон для их веселой игры. Тиерсен смотрит на своего вечно смеющегося демона, и никакие сомнения, никакие кошмары и отвлеченные мысли не смогут заставить его руку дрожать.

И когда представление приближается к концу, когда Тиерсен повязывает поверх маски плотную черную ленту, когда Колесо Смерти раскручивается и Цицеро кричит, Тиерсен слышит его, слышит щелчки реле, звук мотора, все детали, зная, что не ошибется, как не ошибался до этого. Тиерсен бросает ножи. Каждый – именно в то мгновение, когда нужно, ни долей секунды раньше, ни долей – позже. Дети замерли, кажется, все замерли, все смотрят, как быстро Тиерсен сдергивает ножи с пояса, раскручивая свою смертельную игру.

Цицеро кричит громко, почти детским визгом, и это значит – последняя пара ножей, по обе стороны от шеи. Тиерсен легко и зрелищно подбрасывает первый, слушая щелчок реле, и метает его просто, естественно, продолжением руки, занося второй. И Цицеро перестает кричать, резко захлебнувшись смехом.

Тиерсен сглатывает. Он не думает ни о чем, но в легких как будто мгновенно заканчивается воздух. Но если Тиерсен подумает сейчас, хоть на мгновение подумает… Ему кажется, что он не держал в руках ничего тяжелее последнего ножа, и он цепляется за эту мысль. Он не может думать о другом, даже позволить себе, даже на долю секунды захотеть сдернуть ленту немедленно, и бросает нож – точно тогда, когда должен, хотя ему и кажется, что его сердце пропускает удар с этим броском. Нож с глухим стуком входит в дерево, и вокруг очень тихо. Реле выключается с легким щелчком.

– Нет, вы видели, вы это видели?! Этот мерзавец чуть не испортил мой парадный колпак! – Цицеро кричит совершенно обиженно, и Тиерсен наконец выдыхает так мучительно, раскрывая губы, и его короткого всхлипа совсем не слышно за счастливыми детскими криками.

“Я убью его к чертовой матери. И уже точно не буду волноваться”, – думает Тиерсен, чувствуя какую-то короткую колющую боль в левой стороне груди. – “Он меня до инфаркта в тридцать лет доведет, сукин сын!” – он сдирает повязку и видит, слышит, как возмущается Цицеро, но глаза у него веселые, и он бросает искоса взгляд на Тиерсена, и уголки губ у него счастливо дергаются. – “Убью. Когда-нибудь обязательно убью”, – решает Тиерсен и успокаивается на этом.

Он поворачивается к залу и замечает немного снисходительный, но заинтересованный взгляд Лефруа, абсолютно отсутствующий – Серафена, и целиком влюбленный – Элизабет. Тиерсен кланяется и слышит уже привычные, пусть и заслуженные аплодисменты, не слишком обращая на них внимание, хотя Элизабет и едва не сбивает ладони от усердия, даже приподнимаясь. Тиерсен слышит, как смеется его Цицеро, знает, что он тоже пытается кланяться в своей неудобной позе, чем веселит детей. Несмотря на то, что голова у него не в порядке, он обычно нравится детям и легко находит с ними общий язык. Хотя, если бы вдруг что, отец из него явно был бы отвратительный, Тиерсен точно знает. Хотя он и не собирается давать Цицеро какую-то возможность завести наследников или заводить их самому. Нет и нет, таким, как они, точно не следует размножаться и передавать дальше свой набор психических заболеваний. Да и вообще Тиерсен с безрассудным удовольствием закончил бы род Мотьеров на себе, если бы это зависело только от него. И особенно четко он понимает эту необходимость, когда Элизабет своим криком заставляет его поднять голову.