Я из огненной деревни

«…В субботу налетели на спящих – дак кто куда утекал.

Как стали бить, гнать тот конец, дак мой с мальцом свалились за печь, и с девочкой за печь схоронился. А я у окна стояла. Тогда гляжу – брата гонят убивать. И я стою у окна, гляжу. Невестку гнали убивать, а потом она как-то назад пошла, а потом опять схватили, погнали…

Загорелась деревня. Я схватила свой сундук с одёжой – давай тащить, и кричу на своего:

– Помогай тащить, а то сгорим!

А он говорит:

– Буду гореть, лишь бы немцы не убили меня!

Не вылезал. А я схватила сундук, на порог, а там моего мужа сестра бежала и говорит:

– Всех убили, только мы с тобой живые остались.

И я повалилась на крыльце. А хата начала гореть.

Тогда я поднялась.

А муж тогда схватил ребят из-за печи да в кусты побежал, утекать.

А прошли первые немцы, дак я думаю: пойду, може откопаю кого. А муж меня догнал, схватил да в баню запер. Выскочил из куста, за меня да в баню вкинул. А я кричу в той бане: «Спасайте!» И ничего не знаю.

Когда прошли вторые немцы, дак он меня выпустил.

Ну, вот и всё. Пережили всё.

Вопрос: – У вас тут много убили людей?

– Много. Семьдесят. В один день убили, в яму посгоняли и побили…»

Матруна Васильевна Будник, 72 года. Рудня Октябрьского района Гомельской области.

«…Пришёл немец. Я была вдова, и у меня пятеро детей было. Немец рыжий, помню, взял палку да меня в машину гонит с детьми. Гонят.

Бросили в машину и везут туда. Ага, в Озаричский лагерь.

Привезли и посбрасывали.

Дак которые бабы обессилели, дак они пристреливали на дороге. А я иду с детками, а девочка упала – вот Саша, она теперь тут поезд пропускает, тут на дороге, стрелочница. Дак она упала на дороге, а они лошадьми топчут, а они нарочно телегой едут по ней. А она между колесами попала и осталась жить.

Я вытащила её мокрую-мокрую. Это перед пасхою – вода, снег…

Посадили нас за колючей проволокой. Яму большую выкопали, дак которое дитя ослабеет, потому что не кормили нас там, дак они живых туда кидали. Идём – переступим убитого, идём – переступим мёртвого…

Девочка моя – теперь в Витебске, и зять мой там, – дак она просит:

– Мама, дайте питья, питья!..

Я, детки, нагнулась снегу взять, а он меня по плечам прикладом. Дак они:

– Ой, мама! Питья не хочем, не будем просить, только нехай не бьёт.

Дети хлеба просят, дак они тогда винтовкой. А если подымешь голову, где он идёт – стреляет… И так вот лежали на снегу две недели, не евши.

А потом освободили наши. Такие они, ой, идут, такие молоденькие – не солдаты, а деточки. Они ж, как снаряд падает, не кричат, что «война», а кричат «мама». Подрастали. И я сижу, плачу, и они идут. Рады, есть хотят наши дети, дак они в котелок набрали воды и три сухарика вынули мне, в ту воду намочили и дают – детям есть.

А мы, когда увидели, что наши, дак сразу не верили…»

Ганна Михайловна Василевская, 67 лет. Горелое Докшицкого района Витебской области.

«…С того конца стали бить, а я с одной старушкой в хату забежала. Я не добежала до своего дома, а к ней во двор. Она испугалась, старушка, руки дрожат, и хаты не может отомкнуть. Дак я отомкнула, и она вбежала в хату за мной, села около меня, а я за простыню – под кровать.

Немец подошёл, трах – её убил, а сам отошёл и зажёг.

И я сижу, горю. А тут кругом полно немцев этих, нельзя выйти уже – всё горит.

А потом отошли немцы, я тогда выползла в огород, и дальше, дальше – поползла, и побежала аж в другую деревню…»

Ева Павловна Горб, 66 лет. Пузичи Солигорского района Минской области.

«…Они поехали туда в лес, говорят, окружили там людей, и не пустили их на голое место из лесу выйти. А там было раньше имение, в постройку в ту, в хлев загнали… И я до вечера не знала, что их нема.

Ну, так стал гореть огонь, что до неба столб чёрный. Уж эти извозчики – всякие есть люди – етот тянет добро людское, что осталось, а другой, из латышей он, мне говорит:

– Ой, молодичка, за что ж ваши люди погибли, и старые, и малые, и с детками, и с колыбельками…

Я не знала, куда я делась, а дальше это слышу…

И всего – я осталась. Семьсот восемьдесят душ спалили в одном хлеве, ещё помещичий был хлев.

Из села всего три человека осталось. Да они поумирали уже.

А мы это из посёлка…»

Алена Даниловна Лапоть, 62 года. Горелое Докшицкого района Витебской области.

«…Одна я осталась… (Плачет.) Я уже забыла шесть раз, как это было…

Семья у нас была… Ну, был ещё и отец, и мать, и сестра у меня была. Сестру нашу убили – мы её не нашли.

Она пошла в другую деревню, в Клинники. Ну, а я осталась. И мы тут с женщиной… Потеруха Марфа была. И мы с нею вбежали в хату сначала, когда поджигали. Они ходили по деревне и убивали, в каждую хату заходили. Мы вскочили в хату. И ещё женщина другая, Потерухи Пилипа жёнка, и мы в яму вскочили.

Да уже горит хата.

Мы увидели, что горит, – выскочили через окно. Дак эта Потерухина жёнка осталась тут, у постройки, а мы выскочили в ячмень. Подошёл. А мы – лежали одна за другой.

Её убил на месте, а меня ранил в руку и во через шею пуля прошла.

Вот и всё…»