Я — легенда

After the first few weeks of building up intense hope about the dog, it had slowly dawned on him that intense hope was not the answer and never had been. In a world of monotonous horror there could be no salvation in wild dreaming.	После нескольких недель надежд и хлопот, связанных с этим псом, находясь в сумерках энтузиазма, он вновь ощутил, что великая мечта никогда не давала и не даст никакого полезного выхода, и в особенности здесь, в этом мире перманентного, непроходящего ужаса, где действительность не давала возможности даже раствориться и утонуть в своих счастливых грезах.
Horror he had adjusted to. But monotony was the greater obstacle, and he realized it now, understood it at long last.	К ужасу можно было привыкнуть, но его монотонное однообразие не давало расслабиться, и именно это и было главным препятствием.
And understanding it seemed to give him a sort of quiet peace, a sense of having spread all the cards on his mental table, examined them, and settled conclusively on the desired hand.	Только теперь он отчетливо осознал это. Впрочем, осознав, он стал спокойнее относиться: теперь в игре все козыри оказались раскрыты, и, оценив расклад, он мог просчитывать варианты и принимать решения.
Burying the dog had not been the agony he had supposed it would be.	Он схоронил пса, и отчаяние не скрутило его, вопреки ожиданиям.
In a way, it was almost like burying threadbare hopes and false excitements.	Он хоронил лишь свои надежды, которые, ясно, были шиты белыми нитками. Он хоронил свои неискренние восторги и несбыточные мечты.
From that day on he learned to accept the dungeon he existed in, neither seeking to escape with sudden derring-do nor beating his pate bloody on its walls.	И так он принял законы заточения, ставшие законом его жизни, и перестал искать спасения в безрассудных вылазках и биться головою в стены, оставляя на них кровавые следы.
And, thus resigned, he returned to work.	И так он смирился. И, отрекшись от своих иллюзий, вернулся к работе.
It had happened almost a year before, several days after he had put Virginia to her second and final rest.	Это случилось год назад, через несколько дней после того, как он во второй и последний раз навсегда простился с Вирджинией.
Hollow and bleak, a sense of absolute loss in him, he was walking the streets late one afternoon, hands listless at his sides, feet shuffling with the rhythm of despair.	Он был опустошен. Мрачно переживая свою потерю, он, безвольно сутулясь, бесцельно бродил по улицам. Близились сумерки. Он шел, едва волоча ноги, и в его походке без труда читалось отчаяние.
His face mirrored nothing of the helpless agony he felt.	Лицо его не выражало ничего, хотя душа молила о помощи и звала... Кого?
His face was a blank.	В глазах его зияла пустота.
He had wandered through the streets for hours, neither knowing nor caring where he was going. All he knew was that he couldn't return to the empty rooms of the house, couldn't look at the things they had touched and held and known with him.	Он бродил по улицам уже не первый день с тех пор, как понял, что не может возвращаться в свой опустевший, осиротелый дом, и ему было все равно куда идти, лишь бы не видеть этих пустых комнат и этих вещей - таких обычных и таких знакомых.