Я, Люцифер

Не знаю, как вы это называете. Сойти с ума, рехнуть­ся или отправиться в желтый дом... (С той лишь разницей, что для меня желтым домом был весь Лон­дон.) Кажется, подойдет прощальная гулянка. Или пьянка. Попойка. Кутеж. Я собирался провести по­следнюю неделю в Манхэттене, но смена часовых поясов не прошла бы даром, а дорог был каждый час. Перво-наперво я отправил по электронной почте большое сообщение Бетси со всеми замечаниями по поводу рукописи и прояснения всех неясностей. Если бы не мысль о том, что, покинув тело Ганна, я снова подвергнусь мучительной боли, я бы оставлял тело и время от времени заскакивал к владельцам баров или еще к кому-нибудь, чтобы хорошенько к ней (пьянке, кутежу, попойке...) подготовиться; но воспоминание о боли, которую я испытал в полете, было еще совсем свежим. Нет никакой нужды повторять, пока это не станет действительно необходимым. Но самое глав­ное — я занялся исключительно собой. Вы когда-нибудь окуривали комнату сушеным манго? В моей комнате теперь так много цветов, что мне удается ублажить не более трех девиц из «ХХХ-клюзива», не разбив при этом какую-нибудь вазу или не повредив цветок. Я день и ночь бродил по городским паркам и садам, наслаждаясь всевозможными ароматами, начиная с запаха свежевыстиранных простыней и заканчивая собачьим поносом. Я подрался в Сохо и прыгал в Темзу, пристегнувшись тросом. Я попробо­вал три крутые дозы боливийского кокаина, а потом блевал, а еще был героин, кислота, спешка, укол, возбуждение, кайф, потеря сознания. Теплый ветер меня просто приводил в восторг, а дождь промочил до костей. Кровь — это сок удивительно редкого ка­чества... О, я, кроме того, кого-то жестоко избил. Да, камень, вода, земля, плоть... Вчера ночью плавал в море. Не смейтесь — в Брайтоне¹⁵⁶, где оживленная духота (сахарная вата, мидии, хот-доги, попкорн) и дурацкий саундтрек произвели в моей голове эффект разорвавшейся бомбы, на мгновение выбив меня из колеи, и на поверхности оказались осколки детства Ганна. Я поплыл, а чуть позже перевернулся на спину, словно молодой морской тюлень. Темная соленая вода обволакивала меня. Небо открывалось предо мной великолепным куполом. Я был чертовски по­давлен (не говоря уже о том, что я чертовки замерз — пять секунд теплого блаженства после того, как я опорожнил мочевой пузырь Ганна) из-за того, что находился в полном одиночестве и периодически поглядывал на вереницу прибрежных огоньков. Кста­ти, я чуть не утонул: последствия кокса как раз тогда, когда я направлялся к берегу. Интересно, где бы я тогда очутился? (В последнее время мне многое стало интересно. Для вас, должно быть, вся жизнь — игра в интересные вопросы и ответы.) Но время — это Новое Время, как оно летит, — делало то, что оно и дальше будет делать. Каждый час проходит, несмотря на тот ужас, какой вы испытываете...

Фанк, джайв, буги, рок-н-ролл... Вес тела тянет вас вниз, к процессии, состоящей из людей в черном, и к торжественной музыке. Это не подходит ни для вас, ни для меня. Завтра последний день после неде­ли настоящего экстрима, а я чувствую странную привязанность к маленькой квартирке в Клеркенуэлле. Даже самые скучные закоулки жизни обладают своей неповторимостью: звон ложечки в чашке; окно, запотевшее от пара, когда вы не выключили чайник; старомодная музыка полов, состоящая из скрипов и стонов; непрестанное жужжание компьютера; безна­дежная кампания вентилятора по борьбе с лондон­ским летом, выставившим против него своих лучших боксеров и головорезов. (Мне кажется, что тело Ганна сейчас не в очень хорошей форме. В белках его глаз кое-где дрогнули капилляры, а зрачки лишились спокойствия. В спине невыносимая боль, а зубы по­стоянно ноют. Черепные протоки сильно стучат и скрипят от слизи, и даже Харриет дважды подумала бы прежде, чем позволить этому грязному языку, буквально заросшему мхом, подобраться поближе к ее чувствительным местам.) Кроме того, мне нужно какое-нибудь укромное место, чтобы подумать и на­конец закончить все это.

Представьте, что все это правда. Понятно же, что это неправда, но перед вами мазохист, у которого остались последние пятнадцать минут. Не может... просто не может быть правдой. Но все же представь­те, что все это правда. Никто не станет возражать, что жизнь со всеми удобствами подобна комнатам релаксации — мистер Мандрос устроит зону комфор­та, услуга для вновь прибывших, — если посмотреть на это с теоретической точки зрения, пусть живут себе со своей умеренной этической благопристой­ностью; ведь в сфере ощущений такое количество наслаждений, что им будет некогда сажать меня за решетку или отправлять на электрический стул: тюльпаны, поцелуи, снег, закаты, путешествия, и так до смерти, до самой границы чистилища, а потом дом. Дом.