Я — матрос «Гангута»!

В Москве, в Главном управлении канала Москва — Волга, работал гангутовец К. И. Пронский — тот, что командовал Северодвинской флотилией, а потом был комиссаром Кронштадтской морской базы. При первой же возможности я поехал к нему.

— Пронский добровольцем ушел в народное ополчение, — сказали его сослуживцы.

Что ж, узнаю характер гангутца. Пронским я и впрямь гордился. Старше меня на четыре года, он ушел добровольцем на фронт. (Позже станет известно, что Константин Иванович с честью сражался на войне около трех лет, был отмечен наградами и был демобилизован по инвалидности.)

Возвращаясь в общежитие, я глубоко задумался: сколько же можно находиться в резерве? Не проходит дня, чтобы кто-то из ожидавших не получал назначения. В резерв поступали новые люди, а меня словно забыли!

Нас подняли по тревоге вечером. Я подумал, что посылают на передовые позиции под Москвой. Но нас привели на… Ярославский вокзал. Здесь вручили железнодорожные билеты на Шадринск. Мы пожимали плечами.

— Командованию виднее, — сказал провожавший нас представитель управления кадров.

В Шадринске мы несколько месяцев учились на краткосрочных курсах переподготовки политработников и только в январе 1942 года снова возвратились в Москву.

На Волховском фронте

На этот раз ожидать пришлось недолго. Нас подняли ночью, отвели на Ленинградский вокзал, посадили в товарные вагоны, и эшелон тронулся. Шел без остановок.

Миновали Калинин, Бологое, еще ряд станций. Наконец эшелон остановился в Малой Вишере (ее освободили в ноябре 1941 года в результате Тихвинской операции).

Встретивший на станции политработник привел нас в клуб. Здесь с нами беседовал генерал А. И. Запорожец — уполномоченный Ставки и член Военного совета Волховского фронта. Оперевшись ладонями о стол, он рассказал о положении дел в войсках, для укрепления которых мы и прибыли.

Меня сразу же направили в санитарное управление фронта. Военком управления Макаров предложил мне должность комиссара обсервационного пункта. Не хотелось разлучаться со своей группой, уходившей на передовые позиции. Об этом я и сказал военкому.

— Пункт — тоже передовая позиция, — пояснил Макаров.

— Неужели инфекционная эпидемия? — обеспокоенно спросил я.

— Нет, до этого не дошло. Но требуется обстоятельная профилактика.

Пришлось согласиться. Обсервационный пункт развертывался в местечке Парахино, недалеко от железнодорожной станции Окуловка. Начальника пункта еще не подобрали, и его обязанности в первое время легли на меня.

Пользуясь предоставленными правами, мы проверяли личный состав проходящих эшелонов — осматривали каждого воина, его гигиеническое состояние, измеряли температуру. В необходимых случаях всю одежду пропускали через газокамеру.

Невольно вспоминался колчаковский фронт, штабеля тифозных трупов. Как о страшном враге говорили мы тогда о вшивости. Ныне же у нас было немало средств борьбы. Но бдительность нужна. И коллектив обсервационного пункта это сознавал, трудился с большим напряжением. Врачи и санитары, начальники эшелонов спешили на фронт, а тут участились не только налеты фашистской авиации, но и медосмотры.

Прошли морозы, опасность тифа миновала. Солнце пригревало, хотя снег еще держался. Шел к станции и думал: обсервационный пункт закрывается, буду проситься на горячий участок. Мои думы прервал резкий гул самолетов. Тут же начали падать бомбы, воздушной волной меня бросило в снег. Показалось, что греюсь у печки, теплота приятно растекалась по телу.

Сколько лежал на снегу, не знаю, сознание покинуло меня. Уж потом фельдшер — комсомолец Коля Глазкин рассказывал, как подобрал меня, истекавшего кровью, и на повозке доставил в госпиталь. В пути делал перевязки, стараясь остановить кровотечение, и, так как это не удавалось, сильно засомневался, что я выживу.

После обработки ран мне вроде бы стало полегче, но не надолго. Вскоре появились дикие боли, от которых я стонал, временами теряя сознание. Врачи-хирурги обнаружили, что в правой ключице глубоко засел осколок, а еще один, небольшой, — в области почек.

Меня выходили. Пролежал, правда, более трех месяцев. Почувствовал, что могу вернуться в строй. Однако в августе ко мне привязалась паршивая хворь: все тело вдруг покрылось фурункулами. Перебинтовки лишь на короткое время давали облегчение. Ничего другого врачи не находили. Между тем все сроки пребывания в госпитале прошли. Объявил:

— Выписывайте! Неважно, что забинтованный!

После лечения в госпитале. В первом ряду (слева направо): П. И. Андрианов, Е. Г. Сапко, Д. И. Иванов, Д. С. Жуга; во втором ряду: Д. И. Новиков, Г. И. Горбунов, Г. Ф. Бабеев. Волховский фронт 1942 год

Меня назначили комиссаром небольшого, на 200 человек, госпиталя № 1176. Начальником его был старший лейтенант медицинской службы Волков. В беседе со мной он сказал: