Я — матрос «Гангута»!

«Освободив одну из деревень, рота наша расположилась на отдых. Вскоре, однако, разведка донесла: по направлению к деревне из леса движется колонна солдат. Рота спешно стала готовиться к бою. Александр Хромов и Саша Сидоровский, снабжавшие красноармейцев боеприпасами, быстро раздали всем гранаты и патроны, и мы заняли боевые позиции так, чтобы достойно встретить врага. Вот колонна уже недалеко, до нее не более 200 метров, а команды стрелять все не было. Командир роты Всеволод Юрзин, смотревший все время в бинокль, вдруг вышел вперед и крикнул:

— Стой! Кто идет?

— А вы кто? — донесся ответ.

— Мы красные.

В колонне вроде бы радостное волнение, и тотчас ответ:

— А мы белые, солдаты Барнаульского полка, решили сдаться в плен.

— Молодцы! — ответил Юрзин. — Сдавайте оружие, мы вас не тронем.

Солдаты подошли и начали класть оружие — винтовки и несколько пулеметов. При этом рассказывали, что перебили своих офицеров.

Так строем и проводили их в штаб полка.»[53]

Мне запомнилась деревня Гагарка, освобожденная полком. В ней у нас состоялось партийное собрание, на котором коммунисты предложили мою кандидатуру на должность председателя полкового бюро. Конечно, я был тронут этим. Участники собрания отметили, что, бывая в подразделениях, я не ограничиваюсь налаживанием телефонной связи, но и провожу беседы на политические темы, рассказываю о бойцах, отличившихся в том или ином бою, привожу примеры из жизни матросов Балтики, как они боролись за революцию.

Я взглянул на Кожевникова — что скажет он? Комиссар поддержал предложение:

— Товарищ Иванов подойдет на этот партийный пост.

Я поблагодарил за доверие и выразил готовность не пожалеть сил для налаживания партийной работы в полку. И первым делом внимательно изучил Инструкцию ЦК партийным организациям Красной Армии, которую вручил мне комиссар.

Уже в новом качестве я отправился в 3-й батальон, который изготовился первым вступить в бой за Шадринск. Шел с катушкой на боку, тянул туда провод и прикидывал, что следует сделать как партийному руководителю. Придя в батальон, позвонил командиру полка, доложил о исправности связи, а затем пошел по ротам и взводам. Беседовал с коммунистами и комсомольцами о предстоящем наступлении.

«Вы должны быть примером, должны быть впереди», — к этому сводился смысл моих бесед. Люди, чувствовалось по всему, понимали свою роль.

Утром, едва батальон рассыпался в цепь для наступления, противник открыл орудийный огонь. Было неприятно.

Дело в том, что ближайший намеченный нами рубеж находился в сосновом бору, примыкавшем непосредственно к городской окраине. А перед бором — открытое поле, где как раз и рвались снаряды. Выходит, вражеские артиллеристы разгадали наш замысел. Но и задерживаться нельзя — в этом случае также неизбежны потери. Комбат дает команду:

— Перебежками вперед!

Роты ринулись на поле. Сам я тоже побежал по полю, убеждаясь в том, что коммунисты и комсомольцы ведут цепи. Продвигались рывками, каждый боец определял, где ему на какое-то мгновение упасть, чтобы перевести дух, и снова устремлялся вперед. Мы использовали воронки, перебегая от одной к другой. Главное — не задерживаться, как можно скорее ворваться в бор. Коммунисты то тут, то там провозглашали:

— Скорей к бору! К бору!

Наконец-то мы достигли его, вздохнули с облегчением. Стали поджидать отставших, выносить раненых, но вскоре поняли, что те, кто не добежал, навеки остались на этом поле…

Медлить и в бору было нельзя. Мы кинулись к городской окраине и только тут заметили: беляки удирали. Они оставили позиции, струсили, не приняли штыкового боя.

— Даешь Шадринск, братва!

Преследуя врага, мы достигли железнодорожной станции. Бросились в глаза горящие вагоны, из которых сыпалась обуглившаяся пшеница. Подожгли, негодяи, чтоб хлеб не достался нам…