Я — матрос «Гангута»!

«…всякий, кто серьезно хочет избавиться от колчаковщины, должен все силы, все средства, все уменье целиком отдать делу создания и укрепления Красной Армии. Не за страх, а за совесть исполнять все законы о Красной Армии, все приказы, поддерживать дисциплину в ней всячески, помогать Красной Армии всем, чем только может помогать каждый, — таков первый, основной и главнейший долг всякого сознательного рабочего и крестьянина, не желающего колчаковщины.»[64]

Постепенно подводили людей к острому и чрезвычайно строгому ленинскому выводу:

«Кто не помогает всецело и беззаветно Красной Армии, не поддерживает изо всех сил порядка и дисциплины в ней, тот предатель и изменник, тот сторонник колчаковщины, того надо истреблять беспощадно.»[65]

Среди новобранцев проявилось недоверие к бывшим офицерам. В связи с этим мы проводили беседы о военспецах, перешедших на сторону революции, о роли военных комиссаров.

* * *

До меня дошли сведения, что один из без вести пропавших разведчиков вернулся в полк. Я решил, что это наверняка Саша Сидоровский, и поспешил в 8-ю роту. Увы, нет! Но вырвавшийся из плена красноармеец был в разведке с Сашей. Он рассказал, что их схватили беляки внезапно, допрашивали, били. Держали под охраной в сарае, из которого они решили бежать, сделав подкоп. Но Сашу вдруг увели: колчаковская контрразведка заинтересовалась его фотографией в морской форме, потребовала объяснить, где снимался, почему в матросской форме? Саша дерзко ответил: «Это секрет, не скажу».

Я мысленно ругал себя за то, что не подсказал парню не брать в разведку фотографию. Что с ним теперь могут сделать? Опечаленный, я зашел к комиссару полка. Бондарь аж чмокнул губами: неприятный случай! Мы уже располагали фактами о зверских расправах колчаковцев с пленными красноармейцами.

— Если найдется контрразведчик, знающий, что представлял собой линкор «Гангут», могут замучить парня, — сказал комиссар.

Участь Саши взбудоражила весь полк. Как вырвать из рук карателей славного разведчика-чтеца? Люди выражали нетерпение идти в бой, рассчитаться с колчаковцами за гибель тысяч товарищей.

И вот грянул гром советских орудий. 14 октября перешла в наступление 5-я армия, а четырьмя днями позже — 3-я. Наш полк нацелился на ту же долину вдоль речки Елмутра, по которой в августе — сентябре мы наступали и потом совершали отход.

Первые же часы показали, что и противник пополнил свои силы. Он встретил нас градом пуль. Но стремительным порывом мы быстро ворвались в первую линию обороны и сломили сопротивление. Часть колчаковцев сдалась в плен, а часть бежала на следующую линию.

Снова дрожала от взрывов земля междуречья, а несжатые поля пшеницы и ржи постепенно засыпались снегом.

Снова на пути те же населенные пункты, снова ожесточенные схватки за Шабалино, за Армизонское… Ночью сушились в деревнях, а у тех, что оставались в окопах, примерзали полы шинелей к стенкам.

В каждой освобожденной деревне мы наводили справки о Саше Сидоровском, расспрашивали пленных, количество которых все возрастало. Но никаких следов обнаружить не удавалось. Но однажды, едва вступили в деревню, к комиссару пришел взволнованный старик и рассказал, что с месяц назад колчаковский офицер на площади зверски изрубил красного бойца.

— Вот что подобрал я, — протянул он обрывок фотографии.

На обрывке была изображена часть головы в бескозырке с надписью «Гангут».

— Саша! — печально сказал я, не удержав слез.

С окровавленным кусочком фотографии в руках я вспоминал Сашу. Перед моим мысленным взором он представал то на тотемском книжном складе, то в Вологде перед отправкой, то на Каме, то в окопах междуречья.

* * *

Все чаще солдаты противника попадали в плен. Как-то нам сдалась большая группа. Пленные поведали историю, свидетельствующую о разложении колчаковского войска. Факт настолько примечателен, что Бондарь послал об этом специальное донесение. Я воспроизвожу его: