Я (не) согласна

Твою мать, как женщины в этом ходят? Нет, монашки понятно — они сами приняли решение страдать. Не знаю, зачем, мазохистки, скорее всего. Нравится им так жить: по славской жаре в черных балахонах. Слово "монастырь" навевает на меня смутную тоску. Из книг, которых я, к слову, не читал последние десять лет, я помню страшное слово "аскеза", сиречь отказ от всех радостей плоти вроде удобной обуви, вкусной еды и мягкой постели.

В последнее время мне вообще было не до книжек, даже свои любимые медицинские трактаты и травники забросил. Мало того, что супруга беременная, дак еще и Дар меня огорошил известием, что в Степи кто-то занялся выращиванием дрянной травы соны. Нет, вообще-то эта хрень полезная. Я ее часто использую в составе травяных отваров. Она боль снимает и облегчает течение болезни. Особенно роженицам рекомендовано, траву эту любая повитуха знает. С рожениц мысли плавно перетекают на любимую супругу, и, вместо того, чтобы изучать бумаги, я минут пять вспоминаю, что Вики маленькая врунья. Думала скрыть от меня беременность! И как она ухитрилась только меня обмануть? Впрочем, это как раз не сложно. Наши любовные игры в последнее время крайне разнообразны, я вообще ничего не соображаю, когда она, краснея и опуская ресницы, соглашается попробовать что-то новое. Мысли о жене и о ее уступчивости вызвали вполне предсказуемую реакцию тела. Хорошо, что я не в узких штанах. Оказывается, у этого балахона и плюсы имеются. Чтобы отвлечься, я зажигаю маг-светильник и вчитываюсь в прыгающие перед глазами буквы.

Ольгэ, я Ольгэ. Узнает кто в Степи — позора не оберешься. Зуб даю, буду не Аяз-Кимак, а Аяз-Ольгэ. На всю жизнь. Тогда я точно переберусь в Славию, построю себе новую клинику и на родину не вернусь лет сто.

Карету шатает, отчего глаза у меня закрываются сами собой. Плевать, разберусь на месте. Запомнил, как меня зовут и ладно.

— Сестра, эй, сестра, — аккуратно трогает меня за плечо кучер. — Приехали.

Я подрываюсь от неожиданности — точно, приехали!

— Благодарю, — шепчу я тоненьким голоском как оборотень из сказки, которую Вики рассказывает на ночь дочке. — Я немного задремала.

— Вам подсобить? — мне мерещится, как этот немолодой мужчина тянет ко мне руки с недобрыми целями, и я спешно собираю бумаги.

— Я сама, благодарю.

Пока спускался, чуть не запутался в подоле. Твою мать, это сложнее, чем танец с кнутом! Тут надо изящнее, ловчее, ногами перебирать быстрее.

Подхватив дамский саквояж со сменой белья, я, наконец, вываливаюсь из кареты и начинаю долбиться в деревянную калитку монастыря, попутно оглядывая толстые стены. Хорошие стены, щербатые. Легко по ним забраться или спуститься. Осаду этому монастырю нипочем не выдержать — тут пары человек хватит, чтобы проникнуть внутрь и открыть ворота. А десяток степняков и вовсе ночью перережет всех.

Толстая монахиня отворила калитку, недовольно бубня что-то себе под нос. Я понял по ее виду две вещи: во-первых, я не буду самой страшной женщиной в этом монастыре, а во-вторых, с едой здесь проблем нет. Мне навстречу уже спешила дамочка помоложе. Видимо, местное начальство — и одежда выглядела как-то изящнее, и держится уверенно, и платок на голове не чисто белый, как у всех послушниц, а с алой каймой. Лицо монашки мне кажется знакомым, но я не в том положении, чтобы пристально ее рассматривать. С виду женщина как женщина: два круглых голубых глаза и вздернутый нос. Вики красивее. Я спешно роюсь в саквояже и извлекаю помятые бумаги — всё официально, даже не думайте.

— Сестра Ольгэ? — удивленно таращит глаза монашка.

— Госпожа Ольгэ, — поправляю ее я. — Я здесь не с духовными делами, а с проверкой.

В глазах женщины мелькает злость, но голос по-прежнему ласков.

— Я просто удивляюсь, в вас явно степная кровь, а имя славское! Называйте меня сестра Миллисента.

Может быть, у меня неважная память на лица (хотя нет, не жалуюсь), но имена я помню очень хорошо. Да, эта "вдовушка" мне знакома. Она когда-то грабила дилижанс и хотела мою Вики своим подельникам отдать. Значит, ее не отправили на рудники. Что ж, тем хуже для нее.

— Мать родила меня от степняка, — ровно поясняю я, стараясь не жмуриться. — Кто отец, я и не знала никогда. У вас, кстати, имя и вовсе не славское, если уж мы заговорили про имена.

— Да, я галлийка, — легко согласилась монашка. — Впрочем, я заболталась, а вы, наверное, голодны. Сейчас вечерняя трапеза, разделите ее с нами?

— Разумеется. А настоятельницу можно будет увидеть?

— Госпожа Иванна болеет, но утром она обычно в хорошем настроении. Завтра утром и увидите.

Я просеменил за Миллисентой в гостевую келью, где мне было предложено умыться с дороги и оставить свои вещи. Ходить в юбке страх как неудобно, но с другой стороны, походка явно не мужская. Оставил саквояж на столе — пусть его проинспектируют в моё отсутствие, мне скрывать нечего, самые большие секреты прячутся под подолом. Осмотрел свое временное жилье: вряд ли я ночью буду спать. Ничего странного, комната как комната: кровать, стол, табурет, ночная ваза. В шатрах и поменьше мебели бывает. Главное, чисто.