Я никогда не была спокойна

Депутат, сидевший в партере, встал, поднялся на трибуну и попытался что-то сказать, объяснить, что он не имел в виду себя, когда говорил о карьерной лестнице министров: «Я этим не занимаюсь. Я только повторил газетные обвинения». Его слова потонули в потоке брани и криков депутатов-революционеров. Они требовали, чтобы он замолчал, и аплодировали Балабановой. Та спустилась в партер и сообщила всем, что днем получила открытку от Августа Бебеля: французский интернационалист выразил удивление по поводу отношения некоторых итальянских социалистов к войне. Колониальной войне, которая, по мнению правых реформистов, должна содействовать развитию цивилизации в Триполитании и категорически против которой была Анжелика.

Социалисты не имеют права говорить о цивилизованных и нецивилизованных странах, потому что таким образом они оправдывают реакционеров, которые подразделяют общество на два класса: тот, что управляет, и тот, что должен ему прислуживать[109].

На следующий день Балабанова опровергла статью о своем выступлении, опубликованную Avanti!. Она написала в редакцию письмо, в котором сказала о «небольшой неточности».

Хотя я и отмечала, и осуждала непоследовательность редактора L’Asino, я и не думала намекать на его коммерческие интересы. Хотя я и упоминала об отношениях с Римским банком, я говорила буквально, что никто никогда и не сомневался в порядочности почтенного г-на Подрекки и все помнят, какие жертвы он совершил ради партии. То же самое можно сказать и о других членах партии[110].

Главной ее мишенью на съезде был Подрекка, а по отношению к Биссолати и другим «обвиняемым» она обращалась уважительно, упомянув, что «другие партии сочтут за честь иметь их в своих рядах». А Биссолати, выступавший сразу после Балабановой, поблагодарил ее за то, что она отдает съезду «все силы своего ума и всю свою преданность». Это был урок хороших манер для тех, кому пришлось зачитать приговор об исключении. У Анжелики было тяжело на сердце. Она отказалась идти на ужин с товарищами. Ей хотелось побыть одной. По пути в гостиницу она встретила Биссолати. Бывший редактор Avanti! перешел улицу и направился ей навстречу.

– Вы позволите мне пожать вашу руку? Можно я назову вас еще раз – последний! – словом «товарищ»?

– Если вам хочется сделать это после моей речи, пожалуйста…[111]

Биссолати на всю жизнь затаит на нее обиду. Он назовет ее «человеком сомнительным, обделенным природой, проложившим себе путь с помощью сумасшедших»[112].

Съезд 1912 года был ознаменован триумфом фракции революционеров: это единственный такой пример в панораме европейского социализма. Анна Кулишева потерпела поражение, ее ярость не знала границ: на партийном небосклоне взошла новая звезда, провинциальный Бенито Муссолини. Маргарита Сарфатти слышала, как Анна сказала: «Он не марксист и совсем не социалист. Его менталитет – это не научный менталитет социалиста. Он вообще никакой не политик».

«Стихоплета» выбирают в новое национальное руководство. Два места оставляют меньшинству, но реформисты отказываются от сотрудничества. Тогда туда приглашают Балабанову и Челестино Ратти. Этторе Чиккотти и Джованни Лерда отказываются от руководства Avanti! и редактором временно назначают Джованни Баччи. Костантино Лаццари назначается политическим секретарем ИСП.

Съезд имел резонанс на международном уровне. Ленин писал, что итальянские социалисты встали на «правильный путь» и поприветствовал новую ИСП: «Итальянская партия была счастливым исключением для эпохи II Интернационала»[113]. В «Правде» от 15 июля он говорит: «Раскол – тяжелая, болезненная история. Но иногда он становится необходимым, и в таких случаях всякая слабость, всякая “сентиментальность” (слово, которое наша соотечественница Балабанова использовала на съезде в Реджио) есть преступление. Вожди рабочих не ангелы, не святые, не герои, а люди, как все. Они делают ошибки. Партия поправляет их…»