Я никого не хотел убивать

Татьяна судорожно поправила вновь выпавшие из причёски свисающие пряди волос, до неприличия большими глотками выпила из стакана оставшуюся воду, и возмущённо произнесла:

— Оправдают мою Леночку! И надо же до такого додуматься? Ты меня просто бесишь…

Несколько секунд Лихачёва молчала, глядя на меня с убийственно серьёзным выражением лица.

— Да как эта нелепая мысль вообще могла прийти тебе в голову? — наконец спросила она.

Я выжидающе смотрел на неё.

— Как только у тебя язык повернулся такое сказать? При чём здесь моя девочка…

Внимательно вглядываясь в мои глаза, она словно ожидала получить в них ответ, как на мои слова, показавшиеся ей обидными, так и на моё хладнокровное спокойствие.

— Ты же её совершенно не знаешь! Она мухи не обидит. Ни единого плохого слова матери не скажет. Кроткая, послушная… — вскипая от возмущения, высказалась Татьяна.

Я сердито покосился на неё:

— Вместо того, чтобы возмущаться, тебе следовало бы меня поблагодарить, — преднамеренно сбив её с мысли, с невозмутимой определённостью заявил я.

Татьяна сначала оторопела от такой дерзкой претензии, потом быстро заморгала ресничками, и поинтересовалась:

— Это за что же, позволь узнать, я должна тебя благодарить?

Она интуитивно вздёрнула подбородок.

— Хотя бы за то, что не позволяю окунуться в мир обманчивых иллюзий и всячески пытаюсь разрушить перезревший плод твоих наивных фантазий.

— Тебя явно понесло куда-то не в ту сторону, — предостерегающе, подметила Лихачёва. — Ты очень умный человек, но о чём-то, не о том говоришь…

Чем внимательнее я наблюдал за Татьяной, тем больше убеждался в её непричастности к смерти Ивана Никаноровича. Она так рьяно защищала собственную дочь, что мои новые подозрения лишь усиливались. Я не мог с уверенностью заявить, что в руках у Леночки был нож, но в том, что эта девушка какое-то время находилась в комнате погибшего соседа, не было никаких сомнений.

— Танюшка, голубушка, я говорю именно о том, чего ты боишься, и что из всех сил пытаешься от меня скрыть! — не меняя интонации, ответил я.

Она нахмурилась, отчаянно пытаясь придумать подходящее оправдание, если не для себя, то хотя бы для своей дочери.

— Сколько раз должна повторять, что я ничего не скрываю! — настойчиво повторила Татьяна.

— Как бы там ни было, разум всегда должен главенствовать над эмоциями, — с упрёком посмотрев на неё, отпарировал я.

— Вот именно этот самый разум и главенствует! — вновь вспылила Лихачёва.

От возмущения её брови поползли вверх. Мне больше ничего не оставалось, как отважно встретить её гневный взгляд.

— Ты сама не осознаёшь, что, скрывая от меня истинную правду, лишь усугубляешь своё и без того незавидное положение, — рассудительно предупредил я.

— Тебе не о чем беспокоится! Я взрослая женщина, и вправе поступить так, как посчитаю нужным… — огрызнулась она.

— Конечно, вправе… — согласился я. — Но подобными действиями ты делаешь хуже не только себе, но и Леночке. Пытаясь направить меня по ложному следу…

Лихачёва резко замахала руками, вынуждая меня замолчать.

— Мне нечего скрывать! — возмущённо сказала она. — Единственное, о чём я прошу — не впутывать в эту гнусную историю мою девочку. Нет, не прошу, а умоляю оставить моего ребёнка в покое! Моя дочурка чиста, как ангел…

— Ты помнишь шарфик?

— Какой именно? — чуть не задохнувшись от негодования, спросила Татьяна. — Который постоянно носит Инна Алексеевна?

Я сразу догадался, что, отвечая вопросом на вопрос, она всего лишь пыталась оттянуть время, чтобы собраться с мыслями.

— Имею в виду именно тот воздушный шёлковый шарфик, который ты собственноручно вытащила из-под дивана.

Лихачёва неприязненно посмотрела на меня сверху вниз и угрожающе произнесла:

— Неужели не видишь? У меня нет никакого дивана. Моя жилплощадь не позволяет иметь громоздкую мебель.

— Разумеется, вижу… — с тем же хладнокровным спокойствием ответил я.

— У нас с Леночкой только всё самое необходимое: две совершенно одинаковые односпальные кровати, бельевой шкаф, раскладной столик и тумбочка с телевизором…

— А как же компьютерный столик? — сыронизировал я. — Уж если досконально решила перечислить всё, что находится в твоей комнате, так, наверное, не следует о нём забывать…

— Цветочные горшки тоже перечислять? — в свою очередь попыталась съязвить Татьяна.

— Нет. Не нужно…

— Мне ведь нетрудно. В одном растёт чайная роза, она сейчас немного подзавяла. В другом горшке я развожу душистую герань с лимонным ароматом…

— Перестань! — не позволив ей договорить, резко и требовательно произнёс я. — Прекрасно поняла, что я имею в виду именно тот диван, который обшит коричневым гобеленом и находится в комнате Ивана Никаноровича. И говорю о том шарфике, который ты из-под него вытащила, а потом, как ни в чём не бывало, накинула на свои оголённые плечи.

Я внимательно посмотрел на неё, но, не дождавшись ответной реакции, решительно продолжил:

— Этот шарфик очень яркий и броский. Я бы даже сказал, чересчур яркий! Солидные дамы такие шарфики не носят.

— У меня индивидуальный вкус! — не задумываясь, ответила Лихачёва. — Да и кто тебе позволил обсуждать мой гардероб…