Я никого не хотел убивать

От этих слов она испытала некоторую неловкость. Видимо, сама пришла к выводу, что слишком круто завернула. Поэтому тут же понизила вспыльчивый тон:

— Прости, Павел! — смущённо пролепетала Татьяна. — Но согласись, что копаться в женском бельё для мужчины как-то противоестественно и к тому же несолидно…

— Возможно, ты права, — не настаивал я. — В конце концов, ведь некоторые дамы носят на голове помпезные шифоновые банты огромного размера и, при нестандартной фигуре, обрамлённой бесформенными телесами, надевают на нижнюю часть тела ослепительно ярко-алые брюки.

Заметив, что собеседница слишком раздражена, я постарался придать лицу умиротворённое выражение и благодушно добавил:

— Почему бы тебе, стройной привлекательной женщине не накинуть на плечи модный шарфик?

— Вот именно! — высказалась она, удовлетворённая моей невинной лестью. — Я могу надеть любую вещь, которая мне понравится.

— Конечно, можешь, — подыграл я. — Почему бы и нет?

— Никогда не стану спрашивать чужого мнения. Оно меня абсолютно не интересует!

— Главное, чтобы тебе было комфортно…

— Во всяком случае, я должна чувствовать себя свободной. Женщина — что нежный хрупкий мотылёк, создана ради того, чтобы порхать, порхать и порхать…

Меня так и подмывало съязвить насчёт того, что облезлые мокрые курицы тоже порхают, особенно когда возятся в навозной куче, но предусмотрительно промолчал.

Аккуратно отодвинув в сторону тюлевые занавески, я машинально выглянул в окно. На улице по-прежнему было сумрачно и немноголюдно, лишь портальные краны с журавлиными клювами, распластавшиеся вдоль Кольского залива, постоянно находящиеся в хаотичном движении, напоминали о продолжении рабочего дня.

— Я тебе доверилась, а теперь об этом сильно жалею! — нарушив ход моих мыслей, проговорила Лихачёва. — Я была уверена, что обращаюсь за помощью к чуткому, отзывчивому человеку…

В этот момент я заметил, что у неё очень утомлённый вид и синяки под глазами. Мне стало чисто по-человечески её очень жаль. Я не знал, что ответить, поэтому снисходительно посмотрел на неё и вежливо сказал:

— Ты напрасно на меня сердишься. Пойми, Танюшка, я желаю тебе только добра.

— Начинаю в этом сомневаться… — жёстко ответила она, сделав глубокий вдох, словно пыталась успокоить бешеный пульс, вызванный переживаниями.

— Не думай, что в полиции одни простаки, которых можно легко обвести вокруг пальца, — предупредил я.

— Никогда так не думала…

— Рано или поздно, но тебе всё равно придётся во всём сознаться.

— Мне не в чем больше сознаваться.

— Ты в этом твёрдо уверена?

Я посмотрел на неё, словно удав на кролика.

— Конечно, уверена… — робко пробормотала Татьяна.

— А вот у меня сложилось такое впечатление, что, испугавшись за дальнейшую судьбу дочери, и не зная, к чему она прикасалась в комнате погибшего Ивана Никаноровича, ты предусмотрительно произвела там генеральную уборку.

— Я не нанималась к нему в домработницы! — гневно произнесла она.

Лихачёва постоянно находилась в напряжении.

— Разумеется, не нанималась, — согласился я. — Но решила не рисковать и протёрла буквально всё, начиная от ручки входной двери и заканчивая подоконником.

— С чего такая уверенность?

— Непроизвольно бросается в глаза…

— Неужели?

— Вне всяких сомнений! Единственное, чего я не могу понять, как ты раньше не обратила внимания на шарфик, который обронила твоя дочь?

Татьяна дерзко ухмыльнулась, но вместо желаемого пренебрежения на лице отразилась горечь обиды за собственную беспомощность.

— Вероятно, была убеждена, что он принадлежит какой-нибудь из женщин, побывавших в гостях у Ивана Никаноровича… — подметил я, одновременно утверждая и спрашивая.

Вместо ответа она повела бровью и отчуждённо хмыкнула.

— Даже толстого пучеглазого кота ты регулярно подкармливала ради того, чтобы раньше времени он не поднял шум и не всполошил любопытных вездесущих соседок…

Я опять выжидающе посмотрел на неё, но, убедившись, в том, что она не собирается опротестовывать мои высказывания, продолжил озвучивать свою мысль:

— Опять же непонятно, зачем ты это делала? — не то, чтобы укоряя, но и без лишней сентиментальности, произнёс я.

Татьяна окончательно впала в прострацию.

— В дальнейшем планировала каким-то образом избавиться от тела Ивана Никаноровича? — отвечая на собственный вопрос, сказал я. — Сомневаюсь…

Она побледнела, как будто её лицо посыпали мукой, съёжилась от упоминания о разлагающемся покойнике. Боясь встретиться со мной глазами, перевела взгляд на тюлевые занавески. В комнате в очередной раз непроизвольно наступила гнетущая тишина.

— Без посторонней помощи у тебя бы всё равно ничего не вышло. Да и лишний свидетель тебе ни к чему… — задумчиво констатировал я, испытывая единственное желание как можно скорее прекратить бессмысленные препирательства.

— Ты на самом деле хочешь мне помочь, или уже передумал? — внезапно поинтересовалась она.

Татьяна перестала разглядывать тюлевые занавески и, вновь повернувшись в мою сторону, окинула меня встревоженным взглядом.

— Да! Очень хочу тебе помочь… — твёрдо заявил я. — Жаль, если до сих пор ты этого не поняла.

— Я окончательно запуталась.