Я остаюсь здесь

Эрих быстро вошел в дом и потащил меня на улицу. Солнце слепило глаза, я шла медленно, но он так сильно тянул меня за собой, что я чуть не падала. Он подвел меня к доске объявлений и заклинал прочесть, что там было написано. Мне было тяжело произносить слова, которые он не хотел слышать, и мне казалось, что он был ужасно несправедлив ко мне, заставляя переводить их. Там было написано, что это объявление будет размещено на стене следующие восемь дней, после чего его снимут. Было написано, что это официальный документ и всем местным жителям нужно принять это к сведению. Было написано, что декрет, утвержденный итальянским правительством, разрешал строительство дамбы.

Эрих слушал меня напряженно, глаза его сузились до такой степени, что напоминали ниточки. Я как вкопанная смотрела него, уставившегося на листки, испещренные непонятными словами.

– Все, Курона и Резии больше не будет, – процедил он, затягиваясь сигаретой.

Он проводил меня домой и ушел. Я смотрела, как он удаляется, и думала, что он снова кажется мертвенно бледным и одиноким – как когда ты сбежала – один на один против всего мира. Он вернулся домой только к вечеру, рухнул в изнеможении на стул, даже не сняв грязные ботинки. Выпил залпом воды, съел немного поленты на молоке. Я не знала, как нарушить это молчание, и неуклюже ждала, когда он заговорит. Мне так хотелось его утешить, но, как всегда, у меня не получалось.

– Все полны надежд, говорят, что проект еще поменяется. Что это просто очередная ничего не значащая бумажка. Карл из таверны повторяет, что, когда война на пороге, никто не возьмется за строительство дамбы.

– Возможно, он прав, – ответила я.

– Скоты! – кричал он. – Просто безмозглые животные: поверят во что угодно, лишь бы не ударять пальцем о палец.

– Почему ты так говоришь?

– И фашисты, и «Монтекатини» прекрасно знают о приближающейся войне и о том, что мы, мужчины, скоро уйдем сражаться и что мы обычные крестьяне и никто не понимает итальянского! И они охотно пользуются моментом.

На дороге, что ведет в Мерано, замаячили грузовики. Три железные махины поднимали своими огромными колесами столпы пыли, носясь с утра до вечера в Резию и обратно. Незнакомцы говорили между собой по-итальянски, размахивали руками и тыкали пальцем куда-то вдаль, будто следили за ласточками. Пока мужчины работали в поле, мы, женщины, стояли на пороге и наблюдали, как они переговариваются на своем языке. Народ беспокоился: деревня была такой старой и маленькой, что появление незнакомца вызывало ощущение, будто кто-то роется в твоих ящиках. Мы переглядывались, чтобы подбодрить друг друга, а потом посылали какого-нибудь мальчонку за мужчинами. Крестьяне свистом подзывали друг друга. К середине дня никто уже не работал, животные теснились в хлевах и, прижимаясь друг к дружке, хрипели. Эрих вернулся последним. Он стоял, скрестив руки на груди, и вслушивался в слова молодого парня, который, кое-как изъясняясь по-итальянски, спрашивал у незнакомцев, зачем они сюда явились. Непрошенные гости меж тем рисовали известью на земле кресты, которые засыхали поверх грязи. Проходя мимо, они делали вид, что не слышат нас, и всем свои видом показывали, что наши голоса их раздражают. Напряжение нарастало. Крестьяне кидали на них косые взгляды, потирали ладони, сжимали кулаки. Наши дома, церковь, дороги – все было внутри нарисованных ими границ, которые мы даже не знали, что означают. Вне границ оставались только горы и лиственницы, изогнутые непрерывными порывами ветра.

Несколько дней спустя из черного автомобиля вышли два типа в пиджаках и галстуках. Один был толстый, другой тонкий. Они пригласили нас в таверну, и мы последовали за ними, как стадо овец. Как только они сели, мы окружили их с обеих сторон. На немецком языке они заказали на всех пива. Мы выпили: одни робко, глоток за глотком, другие – залпом.

– Мы приехали из Рима по приказу правительства, – продолжили они на нашем языке. – Был одобрен старый декрет, предусматривающий строительство дамбы.

– Это будет сложная система дамб, которая затронет несколько деревень в долине.

Они цедили слова, говоря на искусственном, слишком правильном немецком, и после каждой фразы делали глоток пива, вытирая пену тыльной стороной своих волосатых рук. Я держала Эриха за руку, он все просил меня не уходить.

– На сколько метров поднимется уровень воды? – спросил один из крестьян.

– Пока не знаем.

– А если вода затопит наши дома? – спросил другой.

– Мы построим другие поблизости, – сказал тонкий.

– Больше и современнее, – добавил толстый, и я заметила, какими тонкими были его усы и каким равнодушием веяло от его слов. – Но сейчас вам совершенно не о чем беспокоиться. Такие работы занимают годы, если не десятилетия, – добавил он, глядя в свою пивную кружку.

Голоса крестьян смешались в единый гул. Итальянцы улыбнулись нашим деревенским манерам и стали невозмутимо ждать, в своих костюмах из тонкой шерсти, пока шум стихнет, а потом добавили:

– Тот, кто потеряет поле, получит компенсацию.