Я остаюсь здесь

Старик, который раньше приходил за шерстью, теперь начал посылать своего сына. Это был высокий и худой молодой человек с выпирающими из-под свитера лопатками. У него были милые глаза, и он всегда называл меня по имени. Он был моложе меня, и его лицо еще было немного запачкано молодостью.

Со временем он начал заходить в дом, и каждый раз старался растянуть разговор, даже если не знал, что сказать. Один раз ма предложила ему выпить чего-нибудь горячего, и пока она кипятила воду на кухне, он положил руку мне на колено и очень серьезно сказал, что хочет позаботиться обо мне. Я посмотрела ему прямо в его милые глаза.

– Что ты имеешь в виду – «позаботиться обо мне»?

– Я буду платить тебе больше за шерсть. В два, три, даже в четыре раза.

Я расхохоталась и сказала ему, что если он хочет платить мне за шерсть в четыре раза больше, то я не против и он может начать прямо сейчас. Он обиделся, а его взгляд потяжелел. Он продолжал смотреть на меня с открытым ртом, и я не знала, извиняться мне или продолжать смеяться над его глупостью. Затем он внезапно подошел к моему стулу, снова положил руку на мою ногу и сказал, что он никогда не умел объясняться с женщинами.

– Хочешь, я помогу тебе разгрузить сено? – спросил он, когда ма забрала наши чашки.

Разгрузка сена и его распределение по стойлам было той частью работы, которую я ненавидела, поэтому я сказала «да». Как только мы оказались внутри, он запер дверь. Возле снопа сена он взял меня за плечи и начал целовать мое лицо. Мне казалось, что он слишком молод и худ для того, чтобы причинить мне боль, поэтому я позволила ему меня целовать. Его губы были сладкие на вкус, и я, чувствуя чужое дыхание, чужое тело, отличное от Эриха, поняла, что мое тело очень хочет сдаться. Он положил меня на сено, поцеловал меня в шею, сжал грудь своими руками, потрескавшимися от холода, и через мгновение уже оказался сверху; все время пока он занимался со мной любовью, он повторял, что любит меня и хочет заботиться обо мне. Я прикрыла ему рот рукой, потому что хотела чувствовать только тепло его тела, страсть молодого беззаботного парня. Сено кололось, путалось в волосах, цеплялось к свитеру, который еще несколько дней потом будет хранить его запах.

– Это не повторится, – сказала я ему в конце.

– Даже если твой муж не вернется из войны?

– Мой муж вернется, – ответила я, открывая дверь, чтобы выставить его прочь.

Чтобы он больше не заходил в дом, я, с несвойственным мне раздражением на лице, ждала его с пряжей прямо у двери. Когда приезжал грузовой мотороллер, я делала знак рукой, чтобы они с отцом не выходили. Старик смотрел, как я иду, согнувшись под тяжестью шерсти, завернутой в большой кусок ткани и перекинутой через плечо, хихикал и толкал локтем своего сына, и от этого издевательского смеха мне хотелось запихнуть ему эту шерсть в рот. Мальчик мрачно смотрел на меня, а спустя несколько недель стал торопливо загружать кучи шерсти и поспешно совать мне деньги в руку, даже не встречаясь со мной взглядом. Ма говорила, что лучше больше не пускать домой мужчин, потому что во время войны все их намерения становятся дурными.

– Они оставляют нас одних, а потом жалуются, когда происходит что-то подобное, – повторяла она, продолжая штопать. – Они сидят там, как стервятники, и ждут, когда ты оступишься, чтобы потом всю оставшуюся жизнь обращаться с тобой как со шлюхой.

Слушая ее, я замирала, не понимая, говорит ли она так, потому что знает, что произошло в сарае, или это просто ее страхи. Иногда к нам приходила Анна, жена кузнеца. Это была высокая женщина с узкими бедрами и острым подбородком. Обычно она приходила учиться шить. Но однажды утром она пришла, держа за руку сопливого мальчишку, которому не было и десяти лет.

– Это мой младший сын, – сказала она, не входя в дом. – Каждый раз, когда к нему обращается учитель, он отвечает по-немецки, и учитель бьет его указкой, и теперь у него все руки в язвах, – она раскрыла его красные ладони, которые мальчик сжимал так, будто прятал украденную монету.

– Научи его немного итальянскому, – попросила она, – хотя бы чтобы прекратились эти измывательства. Я боюсь, что мой муж рано или поздно наделает глупостей и все это плохо кончится.

– Я не могу преподавать бесплатно, – ответила я.

Она кивнула:

– Денег у меня нет, но я принесу тебе колбасу, яйца и что еще получится найти.

В дверях появилась ма и дала мальчику кусок сахара, который он сразу же сунул в рот.

– Дашь, что сможешь, не беспокойся, – быстро сказала ма, впуская ее в дом.

Я смотрела на нее в недоумении. Независимо от того, была я ребенком или взрослой женщиной, ма вела себя со мной одинаково. Решительно и авторитарно. Она всегда появлялась за моей спиной, чтобы вытащить из передряг. И вовсе не потому, что ей это нравилось, а потому, что, по ее мнению, я не могла позволить себе быть такой нерешительной.

– Если ты хотела провести жизнь в растерянной нерешительности, не нужно было выходить замуж за крестьянина! – насмешливо говорила она иногда.