Я остаюсь здесь

– Если фюрер что-то делает, у него на это есть причины.

– Какие могут быть причины уничтожать всех и вся? – набросился на него Эрих. – Зачем нужна эта война, которая длится годами? И при чем здесь мы?

– Под его руководством родится лучший мир, папа.

– Мир покорных слуг, шагающих гуськом, вот что родится!

– Нацисты не будут строить плотину, разве ты не рад? – не унимался Михаэль.

Тогда Эрих снова закричал, так громко, что старики за столами в таверне начали оборачиваться.

– Мне мало того, что они нас не утопят! Этого недостаточно, чтобы искупить то, что они творят! – и он неуклюже попытался встать.

Михаэль попытался удержать его, но Эрих оттолкнул его и, схватив за рубашку, с силой притянул к себе:

– Ты ничего не понимаешь. Ты просто безмозглый сопляк, – с отвращением повторил он. – Убирайся к своему Гитлеру, идиот!

Несколько дней они не разговаривали. Вечером, в моем присутствии, они разыгрывали дружелюбие и казались мне еще более несносными. Я накрывала на стол, садилась между ними, на место Эриха, и, глотая суп, спрашивала себя, чего вообще стоили все эти усилия, чтобы вырастить детей.

Иногда по вечерам, когда Михаэль уходил, я упрекала Эриха и просила его оставить сына в покое, в конце концов, он много трудился и глазом не моргнув оставлял нам все заработанные деньги.

– С Гитлером или без, Михаэль хороший парень. Ты должен быть с ним помягче, – злилась я, припоминая ему, сколько времени сын ухаживал за ним, когда итальянские солдаты привезли его с фронта. – Разве тебе недостаточно того, что с ним все хорошо? – раздраженно спрашивала я.

Но когда я так говорила, Эрих вспыхивал и кричал, что иметь сынанациста – худшее, что могло случиться с ним в жизни.

Тот факт, что люди не понимали, что происходит, что все вокруг такие же, как Михаэль, ровным счетом ничего не меняло. Нацизм – самый большой позор человечества, и рано или поздно мир себе даст в этом отчет.

Несмотря на непрекращающийся шум бомбардировщиков, доносившийся откуда-то из-за пределов неба, теперь, когда Эрих был рядом, война опять начала казаться мне нереальной. У меня больше не было времени думать о ней.

Я вспоминала о войне только тогда, когда в деревню приходила телеграмма о чьей-то смерти. Когда слышался плач из соседних домов и люди в черном приходили к дверям погибшего выразить соболезнования, толком не зная, что сказать, особенно если умер молодой человек. В эти дни колокола храма звонили часами, и Эрих не пропускал ни одной мессы.

Он быстро вернулся к своей крестьянской жизни и полностью посвятил себя заботе о здоровье животных. Он водил их на новые луга, где они могли пастись вдоволь.

Возвращался рано, и к середине дня животные уже были в стойле. Им больше не нужно было тесниться, просто потому что теперь их стало меньше. Эрих решил зарезать еще нескольких: у нас не было денег, чтобы ухаживать за всеми. Мяса в деревне было не найти, так что он выручил неплохие деньги. Он считал, что можно было бы продать и пару старых коров, а молодых спарить, чтобы вывести телят.

После работы он выходил с сигаретой в уголке рта. Иногда он звал Грау и у двери говорил мне:

– Пойдем со мной.

– Подожди, я переоденусь, – отвечала я ему.

– Нет, выходи в чем есть.

Тогда мы начинали препираться, потому что я больше не хотела походить на цыганку, выходя на улицу. Теперь, когда мой муж вернулся с войны, меньше всего мне хотелось выглядеть неряшливо.

Так что я быстро прихорашивалась, но, когда я появлялась с расчесанными волосами, в платье, его уже не было, и я стояла, уставившись на свое отражение в зеркале, и замечала, как постарела.

На улицах Курона Эрих говорил каждому, кого встречал:

– Мы должны саботировать стройку, прежде чем они нас затопят.

Но старики отвечали, что их время прошло, так как они слишком старые для таких вещей, а те немногие молодые мужчины, что не были на фронте, говорили, что беспокоиться не о чем, ничего не произойдет, ведь Гитлер скоро оккупирует Тироль, и все забудут о плотине.

Были и те, кто угрожал ему:

– Держи язык за зубами, если не хочешь, чтобы чернорубашечники пришли и избили тебя во сне.

Тогда Эрих взывал к женщинам. Но и женщины покачивали головами и отвечали, что их мужья и сыновья на фронте на другом конце света и никто не знает, живы ли они или давно погибли под пулями. В голове у них просто не было места, чтобы думать о плотине в низине реки, которая даже не попадалась им на глаза.

Бог не допустит этого.

– Курон – резиденция епископа.

– Святая Анна защитит нас.

Эрих говорил мне заткнуться, если я говорила, что Бог – надежда тех, кто ничего не хочет делать.

Глава восьмая

Многие погибли в Восточной Европе. Другие в России, на берегах Дона.

Все телеграммы доставляли одним днем, и офицер передавал их женам и матерям, не поднимая глаз. Прежде чем снова завести мотоцикл, он касался козырька своей кепки.

Священник звонил в поминальные колокола до позднего вечера. Таверна пустела, и Эрих говорил, что тела не вернут и что нужно попросить мэра установить общую мемориальную доску.