Я остаюсь здесь

Я бежала до тех пор, пока, задыхаясь, на подкашивающихся ногах, не оперлась о дерево. Я колотила по стволу кулаками, кричала, что это ты виновата в наших несчастьях, в том, что Михаэль стал нацистом, в пулях, которые я выпустила в немцев. Все это твоя и только твоя вина. Ты была виновата во всем. И я пошла домой, поклявшись, что выброшу все твои игрушки. А ту деревянную куклу, которую сделал для тебя па, сожгу в печи.

Глава вторая

По воскресеньям Эрих ходил на службу. Иногда я составляла ему компанию, и мы садились на последнюю скамью, где когда-то много лет назад я сидела с Майей и Барбарой.

Однажды он сказал мне:

– Давай садись на велосипед, – и покатил к стройплощадке.

Флек побежал за нами и, когда мы приехали, смотрел на нас, высунув язык.

Слышались крики канюков[8], журчание ручья, лай собак. Солнечный свет проникал повсюду, кроме тонкой тени, которую бросали деревья. Эрих закурил и, сощурив глаза, разглядывал искусственное заграждение, заброшенные карьеры, старые бараки с выбитыми досками, в которых когда-то теснились рабочие.

– Может быть, люди были правы и у них все равно не получилось бы, – сказала я ему.

– Нам повезло, Трина.

Вздохнув, мы посмотрели друг на друга. Эрих не знал, обнять меня посреди этих развалин или лучше остаться настороже.

– Когда они уберут это все отсюда, – сказал он, указывая на подъемные краны и кучи земли, – когда засыпят ямы и я снова увижу, как растет трава, только тогда мы действительно сможем забыть об этом.

Каждый день в мастерскую Михаэля поступали новые заказы, и из-за низких цен никто не затягивал с оплатой. Я наконец начала преподавать; теперь в Южном Тироле было две школы: итальянская и немецкая. Моя зарплата учительницы вместе с доходом от столярной мастерской Михаэля позволяла нам жить более достойно.

Эрих говорил:

– Как только мы отложим немного денег, я куплю больше коров, разведем телят, и наш хлев снова заполнится их веселым мычанием. Они будут, как прежде, пастись на летних пастбищах, и на ярмарках мы сможем продавать их по хорошей цене.

Как и все, мы были истощены войной, но желание начать жить заново побеждало. В хорошие дни нам нравилось представлять, как мы сидим дома и слушаем, как дождь стучит по крыше, пока мы у изразцовой печки рассказываем истории. Больше никаких тревог и забот.

Михаэль и Эрих тщательно следили за своими словами. Михаэль продолжал оплакивать фюрера и помог нескольким главарям получить поддельные паспорта для переезда в Южную Америку. Эрих принял его дома без вопросов, они вместе ели и работали, но Эрих больше никогда не полюбил его. Жизнь была вопросом убеждений, а не чувств.

Однажды вечером Михаэль привел домой девушку из Глоренцы. Ее отец пришел починить стулья, так они и познакомились. Они сказали, что хотят пожениться. Она помогала бы вести бухгалтерию в столярной мастерской, как я в молодости. Это была девушка с хорошими манерами, прежде чем заговорить, она просила прощения, а любую фразу начинала словами «по моему мнению». Ее звали Джованна.

– Мы хотели бы жить в доме бабушки и дедушки, – сказал Михаэль.

– Надо спросить ма, – спешно ответила я.

Я все еще не знала, все ли у нее хорошо и живут ли они с Пеппи до сих пор в Сондрио.

Михаэль кивнул и уверенно сказал:

– Я найду ее. Хочу, чтобы бабушка была на свадьбе.

Я не придала значения его словам, но вскоре он действительно поехал в Сондрио и взял меня с собой. Мы остановились в таверне поесть, и он ухаживал за мной, как за королевой. Наливал мне вино и, когда я говорила, что у меня кружится голова, смеялся и подливал еще. Сидеть там с Михаэлем, за столом незнакомой таверны, при тусклом свете лампы, отбрасывающей тени на наши тела, казалось чем-то нереальным. Я смотрела на его лицо, на его большие влажные глаза упрямого, своенравного мальчишки. Мы говорили о том, какое красивое место, какое вкусное мясо, но больше не знали, что сказать друг другу. Возможно, потому что после войны мы должны вместе с мертвыми хоронить все, что видели и делали, и бежать, пока сами не превратились в руины. Пока призраки не стали наваждением. Мне нравился наш разговор ни о чем. В конце концов, даже если бы Михаэль оказался самым злостным убийцей, я бы осталась сидеть с ним за столом и продолжала есть вместе. Я призналась ему, что и я убивала.

– Ты меня так и не простила, правда? – сказал он, отодвигая тарелку. – Я знаю, ты мне не веришь, но я правда собирался прийти и показать вам дорогу, – и он смущенно ковырял кусок торта в тарелке.

Я не была уверена в его искренности, но мне уже было все равно. Правда была последним, что меня волновало.

– Я боялась, что тебя накажут, когда узнают, что мы сбежали, – сказала я.

– Мне ничего не сделали только потому, что я был добровольцем.