Я (почти) в порядке

– Хочешь, скажу, что еще мне трудно переварить? – помолчав некоторое время, спросила Талли. И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Мне интересно, кто раньше меня узнал о романе Джоэла. Все, кто работал в галерее? Все его друзья? Все ее друзья? И только я одна ничего не знала? Это так стыдно.

– Стыдно должно быть не тебе. А ему, – сказал Эмметт.

– Вот что бы я с радостью сожгла. Весь этот неотвязный стыд! Но… о’кей! Понимаю, ты не очень доверяешь лечению и группам поддержки, но есть такая концепция, я слышала, которая могла бы тебе помочь. Нам обоим! – сказала она. Ей хотелось, чтобы он знал: она не только его слушала, но она его слышала.

– Неужели? – сказал он каким-то светлым голосом, и она почувствовала облегчение. Как будто где-то в горле он включил лампу.

– Для начала позволь мне спросить. Ради чего, как ты думаешь, стоит жить? Что делает тебя счастливым?

– Позавчера пытался покончить с собой, сегодня составляю список, ради чего стоит жить… гмм.

– Ах, joie de vivre[52], – спустив кота с рук, сказала Талли.

– Э-э… дни как сегодня… когда дождь и никуда не надо идти. Люблю такие. И не знаю… но да, момент, когда понимаешь, что влюбляешься в того, кто тоже влюблен в тебя. Прекрасный момент. Еще первые поцелуи, первое что угодно, если честно, – сказал Эмметт. – А еще, конечно, красивый хоум-ран в день открытия сезона, – добавил он и поцокал языком, имитируя полый звук. Он повернулся к ней, облокотился о стойку. – И если серьезно… Однажды я на озере попробовал персик… идеальный персик… когда я впился в него зубами, он впился в меня. Во вторую неделю июня, несколько лет назад. Тот персик… ради него одного, наверное, стоит жить.

– Вот это да. Отличные ответы. Я правда под впечатлением.

– Говорю же, я стараюсь произвести на тебя впечатление. Рад, что получается.

– Перестань. О’кей, я спросила, потому что слышала про «убрать все со стола». Будто представляешь себе, что убираешь все барахло, которое тянет тебя на дно, и начинаешь с малого. Что бы ты положил обратно на стол после того, как все убрал? Какие вещи ты захочешь оставить? Скажем, я бы убрала со стола свое бесплодие. Раньше я в нашем районе знала наперечет всех беременных. Какой у нее срок, на сколько сантиметров вырос живот. Куда бы я ни шла, мне казалось, что там было как минимум десять беременных или молодых мам с новорожденными. Я бы убрала все это и те чувства со стола, а также убрала бы измену Джоэла, его новую жизнь. Но оставила бы дом. Я люблю этот дом. Не знаю, как бы я без него пережила развод. Это мое убежище… он оберегает меня всеми возможными способами, – сказала Талли.

Она рассказала, что Айша называла Фокс-Коммонс Талливиллом, часто заезжала сюда, прихватив вина, и они делали косметические маски и смотрели «Театр шедевров»[53] или устраивали марафонские просмотры дрянного реалити-шоу. Она рассказала, что к ней на ужин часто заходили Лионел, Зора и Ривер и что отец с мачехой тоже бывали, но обычно Талли ездила повидаться к ним на ферму в тридцати минутах езды. Только мама любила являться без предупреждения.

– А весной и летом у меня в саду цветут пионы и рудбекии, подсолнухи и хосты, сальвии и гиацинты. За домом парочка кустов бледно-голубой гортензии размером с небольшие хетчбэки… вокруг купальни для птиц обалденные розы ярко-розового цвета… Да! И я обожаю смотреть в окно, наблюдая, как едят белочки. Иногда я при этом тоже ем и тогда с радостью думаю: только посмотрите на нас! Невеликие создания, делящие трапезу! – сказала Талли, припомнив, когда это было в последний раз. Какой милый лучик чистой радости.

Эмметт был к ней спиной, так как загружал столовые приборы в предназначенные для них узкие ячейки в корзинке посудомойки.

– Это чертовски мило. Я тоже полюбил этот дом, – сказал он, и ему вторило эхо, вылетая из широко распахнутого предмета бытовой техники.

– Так… что бы ты положил обратно на стол?

– Мир.

– Когда, в какой период жизни у тебя был мир?

Он повернулся к ней и скрестил руки на груди, заложив обе ладони под мышки, а большие пальцы выставив наружу. Талли бросились в глаза бицепсы, которых она раньше то ли не видела, то ли нарочно не замечала.

– Наверное, до того, как женился, – не сводя глаз с Талли, сказал он.

– Надо же! Тяжело это слышать.

– Жена была очень красивая, и я ее очень сильно любил… каждую ее частицу. У нее к тому же было доброе сердце, но миролюбивым человеком она не была, и миролюбивого союза у нас не было. Иногда с ней было опасно… трудно… беспокойно. В детстве она много пережила. Наши отношения были трудными, чтобы не сказать больше, но я по ней с ума сходил. Это было чистое безумие. И ее я никогда не забуду. Она лучшее, что было в моей жизни… в ней была вся моя жизнь. Была и есть до сих пор, – сказал он с неспокойной энергией, которая прокатилась в воздухе с такой силой, что показалось, будто шевельнулись кухонные занавески. Талли, прежде чем заговорить, подождала, пока все успокоится.

– Ты весь лучишься, когда о ней говоришь. Сквозь твою боль и переживания… я вижу, как ты светишься.