Я ползу сквозь (ЛП)

– А что тебе терять? – спрашивает она. – Пусть знакомится. Но заставь его сначала сжевать мятную жвачку. И руки помыть. Курить при первом знакомстве всегда плохо.

========== Станци — вечер субботы — секрет Густава ==========

«Мы сейчас приземлимся и окажемся дома, правда? Там стоит моя кровать, правда? Там мои книги? Мой халат? Мой второй лабораторный халат?»

Я просыпаюсь под мягкий шум мотора. Мы все еще голые ледяные младенцы высоко в небе.

Глядя вперед, я представляю себе ветровое стекло и приборную панель, на которой Густав то и дело нажимает какие-то кнопочки и опускает рычажки. Но на самом деле я ничего не вижу. Сегодня суббота.

Десять минут назад мне показалось, что мне привиделся вертолет. Я видела красный корпус. Видела пропеллеры над головой. А теперь ничего не вижу, кроме нас троих, застывших в воздухе в невероятных позах. Патрисия по-прежнему лежит, свернувшись калачиком, как больная мокрица. Густав сидит, выпрямив спину, одетый только в шлем пилота. Он по-прежнему дрожит.

– Мне только что приснились четыре гроба, – рассказываю я. – Тебя в них не было.

– Это радует, – отвечает Густав. Он говорит серьезно. Думаю, он правда рад, что не лежит ни в одном гробу из моих снов.

Я замолкаю и разглядываю шрам. Он молчит.

– Мне нужно кое-что тебе рассказать, – произносит Густав. Я киваю. – Кое-что важное.

– Хорошо.

– Я взял две буквы у мужчины из куста. Месяцев пять назад.

– Ну?

Густав нервничает:

– Ну, ты догадываешься, как я за них заплатил.

– Да.

– Ну? И что?

– Ну а что?

– Ты понимаешь, что я сделал?

– Думаю, да.

– Я его поцеловал, – произносит Густав.

– Какие буквы он тебе дал?

– А есть разница?

– Есть.

– Голубую Б и черную Г. Обе деревянные.

– Интересно, какие слова можно сложить из наших букв… – задумываюсь я.

– Ты меня слушаешь? – кричит Густав. – Ты меня вообще слушаешь?

– Мне плевать, кого ты целовал до меня. Главное, кого ты будешь целовать после.

– Но он же мужчина! А что, если?.. Ну, что, если?..

– Я тебя люблю, – отвечаю я. – И мне правда плевать, отвечаешь ли ты мне взаимностью.

– Я тоже тебя люблю. С девятого класса, с того раза, как в столовой ты достала инструменты для препарирования, чтобы пообедать.

Я рассматриваю шрам. Он все еще молчит. Я не отвечаю Густаву пять минут. Я знаю, сколько времени прошло, потому что считаю. Вы когда-нибудь отсчитывали пять минут? Если отсчитывать, это долго. С того дня в девятом классе, когда я съела вегетарианские наггетсы скальпелем и пинцетом, прошло триста семьдесят пять тысяч восемьсот сорок раз по пять минут.

– В нас врезался грузовой фургон, – произношу я. – Он сбил знак «стоп», и папа ничего не заметил. Я сама увидела его, только когда обернулась сказать сестре, что загадала что-то на букву «В». Он несся прямо на нас.

– Как ее звали? – спрашивает Патрисия, свернувшись калачиком на полу.

– Да, – подключается Густав.

– Как ее звали? – переспрашиваю я. И смотрю на шрам.

========== Станци — вечер субботы — ее зовут… ==========

Я не помню, как ее зовут. Просто не помню. Вчера еще помнила. И помнила каждый день с тех пор, как она родилась и стала теплой. Но сейчас я вишу голышом в небе и не помню.

Густав говорит, что через пять минут мы приземлимся; кажется, ни его, ни Патрисию особо не волнует, что я не помню, как звали мою сестру.

В отличие от всех остальных пятиминуток в моей жизни, эта пролетает мгновенно. И вот я уже могу разглядеть овал нашего товарищества. Верхушки пятнадцатилетних деревьев. Детскую площадку. Параллельную улицу. «Лас Херманас». Дворик Густава. Вдалеке виднеется наш дом, с коричневой плиткой и двумя этажами.

Мы спускаемся. Спускаемся. Спускаемся.

И к нам бросается мужчина из куста. И отец Густава открывает дверь гаража. И его мама несет поднос с домашним печеньем. И вдруг я вспоминаю, что мы все голые. И что я не помню, как ее звали. И шрам не помнит, как ее звали. Никто не помнит, как ее звали. Она была девочкой, которая не знала, что такое вомбат. Она была гением географии. Она любила стишки. Она слишком громко разговаривала и устраивала истерики каждый раз, когда пора было спать. Она никогда не поцелует мужчину из куста. Никогда не пойдет на дискотеку. Никогда не посмотрит со мной «M*A*S*H» за разогретым ужином. Я никогда не скажу ей, что наша мать – Ястребиный Глаз Пирс. Она никогда не будет плакать и шептать мое имя посреди ночи и спать на полу моей комнаты в спальном мешке.

Мы садимся, и трава не знает, как ее звали. Не знают грязь и цветущие одуванчики. Никто не знает, как ее звали. Я не знаю, что будет потом. Не знаю, что будет потом. Стереть. Стереть. Стереть.

========== Интервью. Часть четвертая. Суббота ==========

Лансдейл Круз достает камеру, переключает в режим видео и кладет в карман фартука. Она бежит к месту событий – дворику Густава, – зажав в каждой руке по кишу. Добежав, она видит, что они все голые: Густав прикрывает причинное место чайным полотенцем, какая-то женщина завернулась в лист зеленого пластика, которым отец Густава на зиму прикрывает поленницу, а Станци, укутанная в одеяла, сидит на траве и смотрит куда-то на задний двор.