Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Слушай, а ведь я могла остановиться на «Мании Моне», кроме того, что я очень люблю этого художника, я еще и искренний его подражатель, и никогда этого не скрывала. Но… корабль идет дальше. Этот корабль назвали «фотопоэзия», и он теперь именно фотопоэзия. Сейчас то же самое случилось с моим фильмом «Иерусалим сада моего» . Я его обозначила как видеофильм… Но показала «Иерусалим» на конгрессе, который устраивает под Москвой, в Соснах фонд Достоевского (благодаря энтузиазму замечательного Игоря Волгина), и кто – то из кинокритиков произнес: «Так это же кинопоэма!» Теперь я уже читаю доклады на тему «Кинопоэма – как новый жанр в эпоху цифровых технологий». Провожу мастер – классы на эту тему на международных кинофестивалях. Ну что тут скажешь, разве моя идея была определить этот творческий жанр? Недавно я завершила работу над кинопоэмой «Кандинский океан». В ее основе сотни абстрактных живописных полотен – фотоснимков: отражений на поверхности воды. Для этого фото – фильма мне в течении десяти лет позировали два океана и пять морей! Оригинальную музыкальную композицию специально для этого фильма создал известный музыкант Александр Александров. Ждем теперь премьеры на одном из кинофестивалей. Ведь это уже не фото, а кино – жанр.

– И уже выходят какие – то интервью «Рожденная в саду вишневом»…

– Моя биография действительно началась в вишневом саду в августовский звездопад. И только сейчас я поняла, что в принципе уже сам факт рождения в вишневом саду под звездами, заложил не только какие – то личные генетические коды, но отзвуки того, что происходило и происходит в это время во вселенной. В этом году опять в ночь с 11 на 12 августа в небе будет ежегодное стояние созвездия Персеид и большой звездопад! Думайте об этом, что хотите. Это не потому, что я какая – то особенная. Звездное небо над головой – это те самые «семь небес», где обитают всесильные силы, создавшие нас. Факт остается фактом. И вот теперь все словно бы сошлось в одной точке, в этом маленьком, крохотном клочке земли в Лондоне, очень не характерном для Англии. Потому что это сад перед домом, и он напоминает мне украинские палисадники, они у нас там были, а в Англии обычно сад за домом. Но главная моя мысль – в искусстве нельзя ничего выдумать. Если ты сядешь и скажешь, а давай – ка я создам черный квадрат, чтобы удивить весь мир. И никогда на этот квадрат никто не обратит внимание, все подумают, что это просто плохо загрунтованный холст. Но если художник это делает, сам не зная почему, очень часто полуосознанно, то иногда результат получается непредсказуемый…

Когда еще только начинала этот путь философских и эстетических садовых изысканий (мол, сейчас стихи читают мало, а видео ряд смотреть будут) не думала, что он превратится в грандиозный проект и станет главным делом моей жизни. Но на интуитивном что ли уровне такая мысль у меня мелькала. Дело в том, что визуализация искусства – это огромная тема. Мы с тобой раньше об этом не говорили, да я тогда и не додумывалась до таких глубинных корней видимого и невидимого. Первыми визуалистами были те, кто рисовал на стенах пещеры сцены охоты и погони Им хотелось не просто поделиться, мол, смотрите, я убил мамонта, а еще и оставить это после себя. И вот эти три кита: подражание Моне, ощущение себя частью сада и попытка визуализации внутреннего и внешнего и есть главное составляющее того что ты называешь «что–то состоялось».

– Я знаю, что, прежде чем вырастить свой сад, ты, Лида, год за годом выращивала его в своей душе. И в стихах. Твоя книга «Воспитание сада» тому прямой свидетель. А как она складывалась? Тогда ведь еще не было Сада.

– Вопрос непростой, потому что придется заглянуть в колодец памяти почти тридцатилетней глубины. Такие вещи помнят уже только литераторы старшего поколения: при советской власти предпочтение отдавалось «сборникам стихотворений», а не поэтическим книгам. В такой сборной поэтической солянке легче было редактору наводить свои порядки, «разорять гнездо» общего эстетического замысла, если таковой у автора был заложен в основу книги. Кроме того, книги, даже известных поэтов, порой лежали в издательствах помногу лет, их ужимали и дополняли, утрясали и сокращали. Например, редактор первой моей книги был по основной своей профессии авиационный инженер, неплохой, может быть, сам по себе человек, но мыслящий явными и неистребимыми техническими категориями. Он признавал только стихи, написанные «квадратиками» и «прямоугольничками» перекрестно зарифмованных четверостиший. А поскольку я в юности, как и полагается по всем законам литературного бытия, много экспериментировала с поэтической формой, то тут и нашла моя коса на его камень.