Смеясь в душе: «Приступим, – возгласил,Входя, Сережа. – Как делишки, Миша?»И, сдерживаясь из последних сил,Уселся в кресло у оконной ниши.«Не странно ли, что все еще висит,И дуется, и сесть не может солнце?»Обдумывая будущий визит,Не вслушивался он в слова питомца.Из окон открывался чудный вид,Обитый темно-золотистой кожей.Диван был тоже кожею обит.«Какая чушь!» – подумалось Сереже.Он не любил семьи ученика.Их здравый смысл был тяжелей увечья,А путь прямей и проще тупика.Читали «Кнут», выписывали «Вече».Кобылкины старались корчить злюк,Но даже голосов свирепый холодВсегда сбивался на плаксивый звук,Как если кто задет или уколот.Особенно заметно у самойСтрадальчества растравленная ранаИзобличалась музыкой прямойБогатого гаремного сопрано.Не меньшею загадкой был и он,Невежда с правоведческим дипломом,Холоп с апломбом и хамелеон,Но лучших дней оплеванный обломок.В чаду мытарств угасшая душа,Соединял он в духе дел тогдашнихОбразованье с маской ингушаИ умудрялся рассуждать, как стражник.Но в целом мире не было людейЗабитее при всей наружной спесиИ участи забытей и лютей,Чем в этой цитадели мракобесья.Урчали краны порчею аорт,Ругалась, фартук подвернув, кухарка,И весь в рассрочку созданный комфортГрозил сумой и кровью сердца харкал.По вечерам висячие часыАнализом докучных тем касались,И, как с цепей сорвавшиеся псы,Клопы со стен на встречного бросались.Урок кончался. Дом, как корифей,Топтал деревьев ветхий муравейникИ кровли, к ночи ставшие кривейИ точно потерявшие равненье.Сергей прощался. Что-то в нем росло,Как у детей средь суесловья взрослых,Как будто что-то плавно и без словНавстречу дому близилось на веслах.Как будто это приближался вскрик,С которым, позабыв о личной шкуре,Снимают с ближних бремя их вериг,Чтоб разбросать их по клавиатуре.