Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Особо ощутимый вред мы принесли расхищением муки. При разгрузке эшелона с мукой мы, как правило, оставляли в каждом вагоне в углу один или два мешка, по 100 кг каждый, слегка прикрыв его соломой или обрывками бумаги. Проверяющий офицер заглядывал в выгруженный вагон только для формы и отходил. Каждый эшелон из 20–25 вагонов увозил из склада не менее 40 мешков муки, по 100 кг каждый мешок, т. е. около 4 тонн. А таких эшелонов мы за день разгружали по три-пять. Итого, склад ежедневно не досчитывал 12–20 тонн муки. Эта операция особенно понравилась железнодорожникам. Машинисты открыто благодарили нас за щедрые подарки.

Однажды немецкая военная комиссия на мучном складе и складе сыров обнаружила каких-то опасных вредителей. Зараженную муку стали куда-то вывозить, а сыр вывозили на свалку за складом. Мы же часть этой муки и сыра вернули обратно на те же склады. Таким способом испортили всю муку и весь сыр. Но самым излюбленным и распространенным способом диверсии являлась засыпка песка в буксы вагонов. Благо песка на складах около пожарных ящиков было много. Каждый набирал полные карманы песка и, работая у вагона, подбирал удобный момент, когда наблюдающий офицер уходил смотреть другой вагон, высыпал песок в буксы вагона. Такой вагон с песком в буксах проходил не более 30—100 км и загорался.

Вагоны мы использовали и для пропаганды. На их стенках писали мелом, углем и просто гвоздем целые прокламации, сообщали о наших успехах на фронте, призывали к диверсии и саботажу. Эти вагоны совершали большой круг почти по всей Европе, по Германии, по нашей стране и по всем оккупированным странам. На стенках вагонов мы получали даже вести с Родины. Таким способом мы получили известие о разгроме немцев на Курской дуге. Наш моральный дух еще больше повысился, а диверсионный азарт еще более усилился. Порадовали нас также имена новых (для меня уже знакомых) полководцев: Баграмяна, Ватутина, Толбухина.

В это же лето 1943 года изменник Власов попытался еще раз провести среди нас вербовку добровольцев. В газетах «Заря» и «Доба» он поместил статью с описанием своих скитаний по лесам и болотам Ленинградской области в осеннюю непогодь. У него получилось, что под влиянием плохих климатических условий у него созрела идея начать борьбу против Советской власти с оружием в руках. Излив потоки грязи на свою Родину, он призывал нас вступать в его армию. Немецкие и наши фашисты эту статью старательно подсовывали нам. Мы решили дать Власову достойный ответ. Переговорили с Ковалевским, попросили его написать Власову письмо по образцу письма запорожцев турецкому султану.

Ковалевский — кадровый военный, майор, артиллерист, по происхождению рабочий-котельщик, член партии с 1920 года. На войне он с первых дней на фронте. В неудачной майской операции под Харьковом в 1942 году его, контуженного, немцы забрали в плен на его же батарее, расстрелявшей все снаряды. До войны Ковалевский увлекался поэзией, печатался. В плену он с первых же дней принял активное участие в антифашистской борьбе. Для нас его поэтическое дарование было как бодрящий напиток, как звук горна, призывающий к боям, к борьбе. Его стихи являлись могучим оружием в борьбе с фашистами, мы заучивали их наизусть и распространяли среди пленных. Тотчас по прибытии во Владимир-Волынский лагерь Ковалевский написал и распространил среди нас стихотворение «Горе».

Мать отчизна! Слышишь ли ты, Как я плачу глухими ночами? Враг взорвал между нами мосты, Пропасть плена легла между нами. Но я верю: железной рукоюТы построишь мосты эти сноваИ над волчьей врага головоюПриговор прочитаешь суровый.

Я — не критик, не литературовед, не берусь судить, насколько технически совершенны эти стихи. Но они созданы под дулами фашистских пулеметов за колючей проволокой и волнуют меня до сих пор. Они очень точно выражали наши мысли и чувства. Я утверждаю, что в тех условиях стихи Ковалевского были для пленных дороже, понятней, чем самые технически правильные и совершенные стихи современных поэтов. Ковалевский написал немало стихов. Писал нелегально на бумаге из-под цементных мешков или оберточной бумаге. Хранить стихи было нельзя, поэтому мы заучивали их наизусть.

После войны советский народ узнал замечательные стихи Мусы Джалиля, свидетельствующие о духовном величии этого поэта и скромного человека. Героическая поэзия Мусы Джалиля правильно была удостоена Ленинской премии за величайшее мужество.

Но Муса Джалиль писал по-татарски. Его стихи в фашистских застенках были доступны малому количеству читателей-военнопленных.

Стихи же Ковалевского с нашей помощью стали достоянием многих тысяч пленных, многим они вселяли веру в победу и вооружили на борьбу с фашизмом…