Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Капитан пытался вызвать меня на искренний задушевный разговор. Он убеждал меня, что в 1941 году, в начале войны, мы сделали большое дело, задержали врага, и что все это будет учтено, и что нам всем в связи с Победой будет дана амнистия. «Какая амнистия? — спросил я. — За какие преступления?» Он засмеялся и застенчиво пролепетал: «Ну, знаете, ведь сдача в плен — это уже преступление…» — «Товарищ капитан, — сказал я, — вы везете в эшелоне около двух тысяч человек военнопленных, и среди них нет ни одного человека, который бы добровольно сдался в плен. Все эти люди захвачены врагом на поле боя ранеными, контужеными, уже не способными держать оружие в руках». — «Да, — говорит капитан, — мы об этом ничего не знаем. А нам говорят, что вы сами добровольно сдались в плен и открыли фронт врагу». — «Товарищ капитан, это все ложь! Если бы мы не дрались и открыли, как вы говорите, фронт врагу, то немцы заняли бы Москву в первые месяцы войны. А они топали почти полгода до Киева, и полмиллиона немцев было убито». — «Кто же это сделал? — спросил капитан. — Тогда зачем к вам применять такие строгие меры? Поверьте, мне совсем не хочется возглавлять этот ваш эшелон. Эту вашу правду я предчувствовал, но доподлинно ничего не знал. Давайте выпьем за ваше праведное дело, за благополучный исход его». Подняли мы стаканы с водкой, но я ничего не выпил. «Спасибо, товарищ капитан, — сказал я, — но я ничего не могу ни есть, ни пить. Меня тошнит, я заболел. Разрешите, я уйду в свой вагон. Мне нездоровится». — «Пожалуйста, — сказал капитан, — только не обижайтесь на меня, я выполнял приказ».

В это время эшелон остановился, и я побежал к своему вагону. Ребята протянули мне руки, помогли мне залезть в вагон. «Мы уже думали, что ты к нам не вернешься, — говорят ребята, — так и будешь ехать в классном вагоне с начальством. Ну, рассказывай, что узнал. Куда нас везут? Почему стреляли?» Что я мог им ответить? Сердце мое как будто клещами сдавило. Настроение было невыносимо плохое. Я действительно узнал новое, что нас, военнопленных, считают изменниками Родины, открывшими фронт врагу. Но разве я мог им об этом сказать? А вдруг кто-нибудь смалодушничает и побежит? Что тогда? Чтобы прервать вопросы, говорю: «Едем на госпроверку, а куда — сам начальник ничего еще не знает. Я, ребята, не в форме, полезу спать».

Но спать не пришлось. Наш поезд остановился под Ленинградом. Время было еще раннее, но здесь уже собралось много народу. И снова мы очутились в объятиях людей, и снова слезы горечи и радости. Ленинградцы выглядели очень худыми, бледными, измотанными, болезненными. Ужасные вещи рассказывали они о блокаде. Говорили о том, как были уничтожены Бадаевские склады со всеми запасами продовольствия для города. Когда склады горели, сливочное масло растаяло и текло ручьями по тротуарам. Горели горы сахара, запасы муки, крупы. Люди ничего не могли спасти из этих единственных запасов для города. И настали годы голода. Было съедено все живое: голуби, кошки, собаки, мыши, крысы. Съедена была вся кожа, где она попадалась, — ремни, кожа на обуви и на других различных изделиях. На замерзших грядках, где можно было, выдалбливали обледенелые картофелины, корни капусты. С берез сдирали молодую кору и варили из нее суп. Варили также суп из костяного клея.

Ленинградцы гибли не только от голода, но и от холода. Зима была суровая, а дома не отапливались — не было топлива. Городское отопление было разрушено бомбежками и морозами. В ход пошли «буржуйки» времен Гражданской войны. Но ведь и для этих печек нужны были дрова, уголь. Ничего этого не было. Пришлось сжигать мебель, книги, картины. В довершение ко всем этим бедам не стало воды. Водопровод был разрушен. Воду добывали из рек Невы и Невки. Но это могли делать только те из жителей, кто близко жил около этих рек. А жители, жившие отдаленно от этих районов, добывали воду с большим трудом. Ее нужно было везти на санях в специальной таре (бидонах), а везти было некому, так как от голода все лежали, а не ходили. Комсомольские организации оказывали некоторую помощь, но молодежи было так мало, что их помощь была каплей в море. Живые не успевали отвозить и хоронить мертвых. Когда мы услышали о голодной смерти почти всего населения города, об артиллерийских обстрелах и бомбежках, обо всех жутких лишениях, выпавших на долю ленинградцев, то у нас, у людей, уже видавших виды и много переживших в фашистских концлагерях, леденела кровь.