Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Из первых же допросов выявилось то самое худшее, что мы ожидали: обвинение в измене Родине. К военнопленным и обращались так: «Эй ты, изменник Родины!» Никто из кадровиков ни разу не назвал нас словом «товарищ». После допросов люди приходили настолько измученные, как будто бы прошли 50 километров, и никто из них не хотел с нами разговаривать. Оказывается, они были предупреждены, чтобы никто о беседах у следователей ничего не рассказывал, иначе грозили им тяжелыми карами. Но эти люди, прошедшие через все муки фашистского лагеря, уже ничего не боялись. И, отдохнув, они все нам рассказали.

Да, здесь каторга была мучительней фашистской. Там были враги, фашисты, и от них ничего нельзя было ждать человеческого, а здесь, на Родине, за какие грехи мы должны были это все выносить? Для меня уже было ясно, что здесь придется нам либо умереть, либо отстоять свое честное имя. Для себя лично я уже решил: если кто назовет меня изменником Родины, буду бить по физиономии чем попало и в кого попало, невзирая на людей. Но все-таки предварительно с этим вопросом я пошел к нашему командиру роты. Вошел. Докладываю: «В роте назревает большая трагедия. Нас обвиняют в измене Родине. Такого обвинения никто не вынесет. Все офицеры честно дрались, и добровольно в плен никто не сдавался. Люди настроены так, что лучше погибнуть, чем носить кличку «изменник Родины». Вы не можете мне объяснить, что происходит в лагере?» — «Значит, вам уже все рассказали? Они нарушили закон. Кто это вам рассказал?» — спросил командир роты. «Неужели вы допускаете, — говорю я, — что я начну вам выдавать тех, кто рассказал? Глубоко ошибаетесь. Исправлять положение нужно не с этого. Что делать людям в такой ситуации?» — «Эх, что делать, — развел руками командир роты, — нужно с этим смириться. Ведь есть общая установка: сам факт пребывания в плену — позор для советского офицера. Нужно удерживать людей от эксцессов. Может быть, по случаю Победы вам будет дана амнистия. И вы должны проводить в роте линию, которую я вам указал. И не вздумайте настраивать людей на другой лад. Как вы лично будете реагировать, если вас назовут изменником Родины?» — «Я всегда на этот случай ношу в кармане оружие пролетариата — камень; и если кто назовет меня изменником Родины, я проломлю ему камнем голову, — сказал я. — Для меня лучше смерть, чем носить такую позорную кличку. И я уверен, что так будет поступать каждый из нас. Смотрите, вы толкаете людей на смерть. Не доживут они до амнистии». — «Ну, мы говорим с вами на разных языках. Идите», — сказал командир роты.

Госприемка продолжалась. Каждый день из роты выводили 15–20 человек и держали их до 23–24 часов. И все одно и то же, схема вопросов одинакова: почему не застрелился, почему не бежал? Как будто военнопленный мог бежать, но не хотел. Найдется ли хотя бы один такой? Все хотели бежать, так как смерть была благом в сравнении с муками плена. А вопрос «почему не застрелился?» свидетельствовал о том, что следователи только понаслышке знали, что такое бой. А ведь в бою бывает и так, что раненый боец не может двинуть рукой, чтобы поднять автомат и нажать на спуск. Или вообще приходит в сознание в одном из немецких госпиталей. А вопрос «работал ли с гестапо и кого выдал?» свидетельствовал об отсутствии квалификации со стороны контрразведки. Так как если человек уже встал на такой путь, то таким вопросом его не расколешь, нужны достоверные улики. Со стороны следователей это была грубая работа, и такая госприемка была не нужна. Нужно было установить личность, выдать документы и распустить всех по домам, а офицеров направить в ГУК для дальнейшего прохождения службы.

Но, по-видимому, здесь была поставлена другая задача: уничтожить всех военнопленных 1941 года как живых свидетелей поражения Сталина и его клики в начале войны. Мы решили бороться за свою жизнь и свое честное имя. Но как? Писать нам не разрешалось. Но мы нашли способ предать гласности то, что администрация лагеря хотела сохранить в тайне. Мы прибегли к старому, применявшемуся еще во Владимиро-Волынском лагере способу: передаче наших писем, записок народу. Там мы просили женщин заочно выйти за нас замуж и носить нам передачи, спасти нас от голодной смерти. Записки адресовались народу и были такого содержания: «Дорогие граждане! Спасайте нас! Возьмите эту записку, вложите в конверт и направьте по адресу: Москва, ЦК ВКП (б), тов. Сталину». А в записке было написано:

«Дорогой тов. Сталин! Мы, бывшие военнопленные, честно дрались за Родину. Ранеными попали в фашистский плен. Пережили все ужасы этого плена, ничем не запятнав своего честного имени. Возвратились на Родину. Но здесь, в лагере 47-й стрелковой дивизии, следователи контрразведки угрозами и побоями принуждают нас признаться в добровольной сдаче в плен и в измене Родине. Для нас лучше смерть, чем носить кличку «изменник Родины». Спасите нас, иначе мы все здесь погибнем в правой борьбе за свое честное имя».